Школа жизни в искусстве. Часть II

Выпускной спектакль «Мандат» по пьесе Николая Эрдмана был поставлен в 2007 году и идет на учебной сцене

Новые веяния

Студенческие спектакли — это не только способ проверить и оценить знания учащихся. Каждый показ — лишняя возможность для них проявить себя и быть замеченным. Удачные спектакли, даже не обязательно дипломные, сейчас идут по нескольку лет. Так, поставленная Аллой Сигаловой хореографическая миниатюра «Кармен. Этюды» не сходит с афиш студенческого театра уже второй год, а «Январь» по пьесе Йордана Радичкова даже вошел в репертуар Театра Пушкина. Так что к выпуску каждый студент имеет в активе по четыре-пять серьезных ролей.

Не говоря уже о том, что все ребята обязательно заняты в спектаклях МХАТ. Исконная связь школы-студии с театром, конечно же, никуда не делась. Сейчас, например, его художественный руководитель Олег Табаков заведует здесь кафедрой актерского мастерства, как некогда ею заведовал Олег Ефремов. Однако если традиционно занятия вели исключительно артисты МХАТ, то с недавнего времени со студентами работают представители еще четырех московских театров: «Сатирикона», «Табакерки», МТЮЗ и Театра Пушкина. Правда, порой из-за этого случаются небольшие «творческие конфликты», когда руководитель курса приглашает выпускника в свой театр, а Табаков предлагает место во МХАТ. Обычно в этих случаях уходят к мастеру курса. Бывает и так, что курс специально набирается режиссером «для себя». Так, в прошлом году практически целый выпуск, который вел Константин Райкин, пополнил труппу «Сатирикона».

«Вообще прошли те времена, когда нас сравнивали с «монастырем», то есть когда школа была, по сути дела, закрытым заведением, существовавшим исключительно «при театре и для театра». И это проявляется не только в том, что мы пользуемся услугами актеров и педагогов, не работающих во МХАТ. Если советская театральная школа была изолирована от других искусств, — студентам не разрешали сниматься в кино, за это могли выгнать и выгоняли — то теперь у нас, напротив, приветствуется ранняя профессионализация. На мой взгляд, это правильнее. Ведь театр — не искусство скрипача, где необходимо многолетнее оттачивание техники. Здесь все происходит быстрее. Если человек одарен, то ему порой требуется лишь небольшая «шлифовка». Иногда проходит год-два — и студента уже начинают всюду приглашать. Кстати, то, что удачные спектакли теперь подолгу идут на разных сценах, в том числе и на новой сцене МХТ, — тоже новшество. Раньше давали сыграть разве что премьеру на малой сцене, и то это считалось очень почетно. Теперь же у наших ребят к концу учебы есть не только навыки плавания в маленьком бассейне, но они уже понимают, что такое река, море, океан по имени театр».

Профессор Анатолий Смелянский руководит школой-студией с 2000 года

Мы беседуем с доктором искусствоведения, профессором Анатолием Мироновичем Смелянским, руководящим школой-студией с 2000 года. В первую очередь меня интересует, как сочетаются в ее стенах верность традициям с необходимостью не отставать от общего развития мирового театра.

«Разумеется, у нас по-прежнему уделяется большое внимание изучению классической системы Станиславского. Однако недавно вошла в преподавание в определенном объеме и техника Михаила Чехова. При том, что в целом являясь продолжением метода Станиславского, она отчасти вступает с ней в полемику. Впитаны нашей школой и принципы игрового театра, предложенные Мейерхольдом. Сейчас у нас больше внимания уделяется ритмико-движенческим дисциплинам, то есть языку актерского тела. Раньше в школе-студии преобладала трактовка учения Станиславского как системы психологического актерского мастерства. Но ведь это не совсем так! Потому что сам Константин Сергеевич никогда не отделял психику от физики и, в конце концов, пришел к идее метода физических действий, и даже пригласил Мейерхольда преподавать у себя в оперно-драматической студии.

Хотя, конечно, в глазах мировой общественности наша школа по-прежнему остается «осененной» — идеей Художественного театра, Станиславским… Многие верят, что в России владеют особым секретом обучения артистов, прививки, как они говорят, «метода» Станиславского. Поэтому с 1980-х годов, как только открылась страна, у нас начались активные контакты со всем миром. А в 1990-х возникли устойчивые международные программы. 15 лет назад мы запустили обмен с Национальным театральным институтом Юджина О’Нила (штат Коннектикут), 10 лет назад — аспирантскую актерскую программу совместно с Институтом высшего театрального образования при Гарвардском университете».

Изменились ли за последние годы сами студенты?

«Надо сказать, что сейчас абитуриенты в целом хуже подготовлены, малограмотные, поскольку общий уровень образования резко снизился. Нам даже придется ввести со следующего года в программу обучения русский язык. Но не думаю, что это катастрофа для нас. Здесь ведь другой принцип отбора. Мы смотрим, насколько человек эмоционален, может ли он претворить эту эмоцию в действие, подвижно ли его воображение, как он поет, насколько ритмичен. Это связано не с образованием, а совсем с другими вещами. А добрать знания можно и здесь, у нас же много гуманитарных дисциплин.

Вообще, знаете, я с каждым новым студентом обязательно знакомлюсь вот здесь, в этом самом кабинете. Так вот один паренек из маленького провинциального городка на вопрос о том, чем он занимался до поступления, ответил: «Не знаю…так, слонялся… да шпаной был». Такая характеристика подойдет миллионам ребят — хороший парень или девчонка, но лоботряс и бездельник, без ясных ориентиров в жизни. Попав сюда, уже через год они становятся совсем другими людьми: понимают, что это не тусовка, что тут нужно вкалывать с 9 утра до середины ночи. Поэтому, кстати, удобно, что общежитие рядом, на Тверской. Иначе бы они просто не успевали на метро! Мы и иностранцам не делаем никаких поблажек. Мне тут англичане заявили: «Какие в субботу занятия? У нас запрещено парламентом!» Нет уж, дорогие мои, мы работаем 7 дней в неделю».

Кстати, по статистике, из группы в 30 человек за первые два года отчисляют троих, а то и четверых. И даже на третьем курсе расставания тоже случаются: ребята попросту не выдерживают нагрузки. В том, насколько она велика, я смогла убедиться, что называется, на себе.

Школьные истории-2
В том же 1943 году в Москве, а затем и в других городах Союза появились объявления о приеме на первый курс. В них говорилось: «Школа-студия готовит: а) артистов для пополнения труппы МХТ, б) организаторов постановочной части (завпостов, руководителей сценических цехов, художников-светооформителей, техников сцены). Срок обучения на обоих отделениях — 3 года». Возрастной ценз на актерский факультет определялся от 17 до 25 лет, а на постановочный — от 17 до 30. Едва ли мхатовские корифеи могли предположить, какой ажиотаж вызовут скромные анонсы. Только на актерский было подано более 1 500 заявлений. И это при том, что основная часть молодежи в тот год была на фронте! В результате строжайшего отбора до «решающих конкурсных испытаний» допустили всего 280 абитуриентов. Из них 31 человек в итоге стали студентами актерского факультета, а 20 были приняты на постановочный. Наконец 20 октября состоялось официальное открытие нового училища. Уроки актерского мастерства в расписании стояли ежедневно, утром и вечером. Выходные? Едва ли кто-то из живших — иначе и не скажешь — в школе-студии замечал их отсутствие. «Василий Иванович Качалов не вылезал из школы, — вспоминал впоследствии один из первых выпускников, Иван Тарханов. — Помню: горит свечечка, и он читает монолог Ивана Карамазова, а потом нас заставляет что-нибудь читать». Достоевский в те годы был запрещен как «антисоветский писатель», однако кто-то уговорил Качалова сыграть для студентов знаменитую сцену двойного монолога Ивана Карамазова и Черта. Пришлось баррикадировать двери и наглухо зашторивать окна. О том, какое доверие существовало между мастерами и их воспитанниками, свидетельствуют и полулегальные встречи с Ахматовой, Пастернаком, Рихтером, нередко проходившие в этих стенах. Хотя, конечно, существуя в рамках системы, школа выполняла и некоторые ее «предписания». Так, наряду с занятиями сценической речью, пластикой, этюдами, изучением литературы, истории искусства и театра, уроками манер, которые вела Елизавета Григорьевна Никулина, урожденная княжна Волконская, в обязательном порядке изучалась история СССР, с характерным для того времени упором на историю партии. Рассказывают, что на экзамене по этой дисциплине строгий преподаватель спросил не слишком разбиравшегося в предмете Михаила Пуговкина: «Какая была обстановка перед 1905 годом»? Тот, не растерявшись, глядя прямо в глаза педагогу, ответил, стукнув кулаком по столу: «А вы как думаете? Россия стонала!» За это ему поставили тройку и отпустили с миром. Увы, доучиться Михаилу Ивановичу так и не удалось. До третьего курса он успешно скрывал, что поступил всего с пятью классами образования, но обман все-таки открылся, и тут же последовало отчисление. Что, правда, не помешало Пуговкину стать прославленным артистом. Впрочем, в первые годы существования нового театрального училища таких случаев, когда приходили студенты, не окончившие среднюю школу, было много. Одни умудрялись параллельно заниматься на рабфаке, чтобы получить аттестат зрелости, а другие, поизобретательнее, находили и более оригинальные выходы из положения. Сосед Пуговкина по общежитию Игорь Дмитриев тоже был «недоучкой» — с 9 классами. Когда Сахновский объявил ему, что придется идти в школу рабочей молодежи, будущий народный артист России пришел в ужас. «Опять эти поезда, которые ходят туда-сюда, не знают, где они встретятся, да и встретятся ли когда-нибудь… А я даже сдачу никогда не мог посчитать!» — описывал позже Игорь Борисович свой ужас перед необходимостью заняться математикой. Но не было бы счастья, да несчастье помогло. Узнав, что в авиационном институте недавно случился пожар, в котором сгорели документы абитуриентов, Дмитриев отправился туда. Там он настолько убедительно доказывал, будто его аттестат находился именно здесь, что в качестве подтверждения сошла почтовая квитанция, по которой документ якобы был отослан. В результате импровизированного спектакля исполнитель получил-таки желанную справку об утрате аттестата. Принеся ее в канцелярию, он честно поведал всю историю своему наставнику Николаю Павловичу Хмелеву. «Ну что же, я думаю, что вы сдали второй экзамен по актерскому мастерству. Идите, учитесь», — сказал тот. Подобных историй — тысячи. Одни из них можно найти уже только в архивных документах, другие до сих пор передаются из уст в уста. Каждая из них — живой портрет не только ее героев, но, по большому счету, своей эпохи, а вместе они создают тот легендарный ореол, который, пожалуй, и составляет главное очарование школы-студии.

Один день из жизни…

Дождавшись конца экзаменационной поры, отправляюсь в школу-студию на целый день, с тем чтобы с головой окунуться в ее жизнь.

На часах еще нет десяти, однако коридоры школы уже напоминают муравейник, где каждый занят делом. Вот на небольшой площадке перед аудиторией, в которой распевается приятный баритон, три девушки отрабатывают какой-то танец, отсчитывая ритм: «Раз, два, и раз два три!» Чуть дальше по коридору одни мальчишки таскают стулья, другие неподалеку разбирают костюмы… Несмотря на всеобщее оживление и творческий настрой, все это напоминает не столько богемную жизнь, сколько хорошо организованный рабочий лагерь, где царят самодисциплина и порядок, который ребята, между прочим, тоже поддерживают сами: «Кто бросил пластиковый стаканчик? Братцы, убирайте за собой!» — слышу я из соседней аудитории.

— Это в твоих же интересах! — смеется в ответ на мое восхищение всеобщей сознательностью студент четвертого актерского курса Роман Маякин. — У нас вот тут недавно один парень рубашку свою бросил в общую кучу, а когда хватился — ее уже разодрали на костюм бомжа для этюда.

Сперва отправляюсь на лекцию по истории зарубежной литературы у второго курса. Выслушав длинный список произведений испанской драматургии, который диктовал студентам преподаватель, даже я, выпускница филфака, была несколько озадачена. И, признаться, ничуть не удивилась возгласу с последней парты: «А мы это все успеем за семестр?» — «Вы не думайте, это они сейчас кажутся такими несобранными, — с улыбкой обернулся ко мне профессор, услышав жалобную реплику. — К экзаменам станут гораздо серьезней». Видно, выбора нет — придется успеть…

А мне надо спешить на занятия по вокалу у четвертого курса. «Поговори хоть ты со мной, гитара семиструнная…» — вдохновенно выводит рыжая красавица. Я уже вновь готова громко выразить свое восхищение, но преподаватель Марина Владиславовна Смирнова спешит меня остановить: «Только не вздумайте их хвалить! У нас сейчас очень напряженный период — подготовка к экзамену, так что расслабляться никак нельзя. Курс очень загружен, поэтому мы припозднились и сдаем номера, как видите, после сессии. Вообще на пение отводится четыре семестра. За это время, конечно, оперные партии освоить невозможно, да такой задачи перед нами и не стоит. Ребята должны научиться владеть собственным голосом. Ведь часто в спектакле нужно пропеть какую-то музыкальную фразу, а сделать это грамотно и органично без подготовки невозможно».

На занятиях по так называемому «пластическому воспитанию» студенты осваивают разные стили танца: от классического и народного до современного джаз-балета

Заскочив в балетный класс, в котором, наряду с классической хореографией, студенты осваивают основы современного танца, я выбегаю на улицу перекурить (в помещениях школы курение строго запрещено) и там знакомлюсь с четверокурсником актерского факультета Игорем Хрипуновым.

— Удается вам во время семестра иногда хоть немножко отдохнуть? — задаю я наболевший вопрос.

— А мы и не умеем! — отвечает Игорь. — У нас даже за праздничным столом все разговоры все равно вокруг учебы вертятся. Хотя это, конечно, неправильно…

Мне тоже отдыхать рановато — хочется еще заглянуть на занятие по сценречи у первокурсников. Там-то меня и поджидает самое интересное. Виктор Владимирович Мархасев предлагает мне присоединиться к группе. Я, по наивности полагая, что все ограничится отработкой дикции, ну максимум скороговорками, живо соглашаюсь. На деле же все оказывается ох как непросто! Сначала занятие напоминает тренинг в спортзале: разбившись на пары, мы помогаем друг другу полностью расслабиться, разминая мышцы. Мои руки и ноги почему-то упорно остаются деревянными и со стуком падают на пол, а не опускаются мягко, как положено. «Не бросай ее! — обрушивается Виктор Владимирович на моего партнера. — Она тебе не доверяет, поэтому и не может расслабиться!» В конце концов, напряжение все-таки уходит, и мы приступаем к отработке посыла звука. Вы когда-нибудь пробовали положить восклицание «Эй!» на подоконник или забросить на противоположную сторону улицы? Я честно минут сорок пыталась это сделать. Не получилось!

Когда, вконец изможденная, я отправилась домой, в голове настойчиво вертелась скороговорка, которую мы, взявшись всей группой за руки, произнесли столько раз, что не запомнить было невозможно: «Надо себя сжечь и превратить в речь. Сжечь себя дотла, чтоб только речь жила!»…

«Живой организм, а не академия»
Что касается современной истории «первого драматического театра страны», то самое известное и столь же прискорбное ее событие произошло на пике перестройки — в 1987 году. «Жесткая» политика бескомпромиссного лидера Олега Ефремова, назначенного худруком МХАТ еще за полтора десятилетия до этого, — политика кадровая, творческая и репертуарная, направленная на вытравление пресловутого музейно-патетического, «нафталинного» духа важничанья со сцены, вызвала открытый бунт части труппы. Многие артисты, среди которых, надо признать, преобладали годами не игравшие ни единой роли, заявили о несогласии с «вождем», непризнании его главрежем и образовании особого, «альтернативного» МХАТ под руководством народной артистки Татьяны Дорониной. Территориально «развод» удался как нельзя лучше, поскольку к этому времени подоспело открытие после реставрации старого здания в Камергерском переулке (тогда — проезде Художественного театра). Туда и отправились «ефремовцы», а недовольные остались на Тверском бульваре, 22. Так же легко разделились и классики, осеняющие своим авторитетом одну и другую труппы соответственно — «атакующий» МХАТ Ефремова перешел под «покровительство» Антона Чехова, «доронинцы» остались верны Максиму Горькому, имя которого, чтобы польстить буревестнику революции, навязал театру еще Сталин. В 2004 году произошло еще одно изменение: директор МХАТ им. А.П. Чехова Олег Табаков, руководствуясь тем, что «театр — это не академия, а живой организм», исключил из названия определение «академический», появившееся в ходе национализации театра в 1919 году. Ныне на афишах его имя пишется так же, как и при отцах-основателях, — МХТ. Однако прежнее название настолько прижилось, что до сих пор в ходу. Не стали менять и имя школы-студии: она по-прежнему «при МХАТ».

Вместо эпилога

Забежав через несколько дней в школу-студию, чтобы показать готовую статью, я невольно подслушала разговор двух девушек лет семнадцати-восемнадцати, изучавших объявления о приеме на будущий учебный год.

— Да какая разница, в чем на прослушивание идти! — недоуменно восклицала одна из них.

— Нет, что ты, это же чуть ли не главное! Ты только подумай, какой здесь круг, какой уровень! — отвечала та.

Памятуя об уроке сценречи, половину из которого мы провели на полу, ужасно хотелось поиронизировать на тему дресс-кода, но встревать в разговор я не стала. А если разобраться, юная барышня и не заслужила иронии. Она ведь далеко не единственная, кто воспринимает творческие вузы, да и артистическую среду вообще, как нечто элитно-богемное из разряда «красивой жизни». Однако стоит ли списывать заблуждение только на восторженность неискушенного обывателя? Быть может, не последнюю роль здесь играет одно из театральных правил, которое, как я могла убедиться, начинает работать в этой среде со «школьной» скамьи: нельзя, чтобы зритель догадался о том, каким потом-кровью дался спектакль. Все трудности должны оставаться за кулисами.

Источник

Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.