Хождение за три моря. Часть I

От этой болезни нет лекарств, перед ней бессильны доктора, препараты и заговоры, приступы ее мучительны, последствия — губительны. Ее микробы разлиты в ядреном, сладком, дурманящем сознание воздухе высоких широт. Xлебни разок полной грудью — и вовек не забудешь, навсегда оставишь здесь свое сердце, до скончания времен опутает, поймает в тенета Север твою душу, и, где бы ты ни был, не найти тебе более покоя, будет
изматывать тебя, как лихоманка, эта таинственная северная болезнь, у которой нет названия, от которой нет лекарств…

Целью этой экспедиции была не проверка Севморпути, Лены, Вилюя и Алдана на проходимость, а себя — на выживаемость, не погоня за мистерией северных сияний, не поиски секретной базы подлодок Третьего рейха под Тикси, не разгадка черных тайн якутской Долины смерти, которую облетают стороной даже птицы, — все это, если говорить о северной болезни, только симптомы, только повод, чтобы, бросив уют и тепло, сорваться вдаль. В поисках того мира первозданных стихий, где ложь для мужчины — позор, где верность для женщины — норма, где риск — это просто профессия, а дружба — понятие чести, а не выгоды.

Первый этап — Севморпуть

Северный морской путь — кратчайший морской путь между Дальним Востоком и Европейской частью России, главная судоходная магистраль России в Арктике, проходит по морям Северного Ледовитого океана (Баренцевому, Карскому, Лаптевых, Восточно-Сибирскому, Чукотскому и Беринговому). Его длина от Карских Ворот до бухты Провидения — около 5 600 км. Предположение о возможности практического использования Северо-Восточного прохода (так до начала ХХ века называли Севморпуть) впервые было высказано в 1525 году русским дипломатом Дмитрием Герасимовым, опиравшимся при этом на успешные плавания поморов в XIII веке.
А по-настоящему интенсивные попытки до конца проторить Путь начались при советской власти. В 20-е годы морские рейсы доходили уже до устья Колымы, а окончательный прорыв произошел в 1932-м, когда пароход «А. Сибиряков» доставил экспедицию О.Ю. Шмидта до Берингова пролива без зимовки. В том же году было создано Главное управление Северного морского пути и эксплуатация водной дороги началась. Прошло еще 10—20 лет, и арктическая «кромка» России изменилась до неузнаваемости. Выросли крупные порты — Игарка, Диксон, Певек. С верфей сошел мощный ледокольный флот. К моменту раскола СССР судоходство на Севморпути обеспечивали десятки мощных кораблей (их них 8 атомоходов). Транспорты, конвоируемые ими, привозили в европейскую часть страны 7 миллионов тонн грузов ежегодно. Теперь в самом высокоширотном порту мира, Певеке, можно за целый сезон не встретить ни судна... А нет морского пути — нет и цивилизованной жизни на Севере. До 90% береговых объектов находятся ныне в аварийном состоянии, что и подвигло премьер-министра Михаила Фрадкова к заявлению: «... развитие арктической морской транспортной системы является важнейшей частью национальной политики России…» Экономисты подсчитали: для окупаемости полярного флота РФ требуется грузооборот в 4—5 млн. т за сезон, не меньше. Ныне он составляет лишь 1,7 млн. Будем надеяться…

Атомный ледокол «Арктика»

Построен в 1972 году (а 17 августа 1977 года первым в активном надводном плавании достиг Северного полюса). Длина — 136 м, максимальная ширина — 30 м, высота борта — 17,2 м, осадка — 11,0 м, мощность двигательной установки — 75 000 л. с., скорость — 21 узел. Команда — 120 человек. Основная задача ледокола, как и следует из его названия, — расчищать путь следующим за ним судам. Предельная толщина преодолеваемой им массы сплошного не заснеженного припайного льда на непрерывном ходу и при полной мощности — около 2,8 м. Атомная паро-производительная установка размещена в специальном отсеке в средней части корпуса. Каюты — на жилой палубе. Конечно, здесь нет пальм, соляриев и бутиков, как на пятизвездочном прогулочном лайнере. Зато есть столовая, музыкальный и шахматный салоны, библиотека, учебный класс, две прачечные, две бани, парикмахерская, фотокаюта, бытовая мастерская, плавательный бассейн, спортзал и даже кинозал.

По понедельникам из порта Мурманска — главных северных ворот России — не выходит в рейс ни один атомоход. И дело не в обычной тяжести первого дня недели, просто именно в понедельник здесь однажды случилась катастрофа. Что тогда произошло — не знаю, никто из скупых на эмоции моряков не стал мне этого объяснять.
Вообще, в этой поездке мне не раз приходилось замечать, сколь важную роль в жизни людей рисковых профессий играют приметы и суеверия. Так, ракетчики на космодроме в Плесецке за час до старта пишут варежкой на заиндевевшем корпусе корабля метровыми буквами имя Таня. Пилоты стратегических бомбардировщиков из дивизии дальней авиации под Благовещенском никогда не бреются и не фотографируются перед полетом. А матросы атомного ледокола «Арктика», на борту которого нам предстояло проделать первую часть пути от Мурманска до Тикси, шарахнулись от моего оператора, впервые вышедшего в море и в эйфории от того произнесшего:
 — Эх! Красота-то какая! Еще бы штормец балльчиков в семь испытать!..

Крещение морской водой

…Меня вышвырнуло из койки. Корабельный лазарет, в который нас определили на жилье — не по болезни, а из уважения (там была ванная, отсутствовавшая даже в капитанской каюте), ходил ходуном. Незакрепленный мною по неопытности рюкзак летал из угла в угол, сея за собой повсюду мой нехитрый скарб.
С трудом отыскав свои крутые кроссовки — «специально для экстремалов», как прозорливо значилось в их прейскуранте, минуты две я пытался выпрямиться с четверенек. Когда же мне это удалось, следующий удар уложил меня вновь, и я, понимая, что все кончено и мы идем ко дну, ужом пополз к выходу.
Преодолев бруствер переборки, я оказался на палубе. Огромные серозеленые горбы своевольно гуляли по морю. Палуба периодически ухала куда-то вниз, и тогда волны перехлестывали через невысокие борта судна, пенясь и вскипая бурунами по углам. Еще секунда — и ледяной удар втолкнул меня обратно в каюту. «Вот и все, — подумалось мне. — Как глупо. И стоило так рваться в эту командировку…»
— Ну что, киношник, красиво, да? — вновь высунув голову, услышал я голос вахтенного. — Семь баллов, как и заказывали…
Странное дело: матрос лыбился отнюдь не угрюмо и не озлобленно, а вполне благодушно, и даже с долей сочувствия. Я огляделся. Несмотря на разбушевавшуюся стихию, никто не орал дурным голосом: «Свистать всех наверх!» или «Руби грот-мачту, сукины дети!» Более того, две стоящие неподалеку дамы из банно-прачечной команды в изящных плащ-палатках поверх романовских полушубков никуда не бежали, не заламывали рук и не причитали, а, напротив, с интересом следили за происходящим (впрочем, до вертолетной площадки, где они находились, волны не доставали).
И тогда слабый лучик надежды коснулся моей души… Неужто пронесет?

Огненная вода (шило или галоша?)

Сохли на веревках джинсы и куртка, свитера и носки… Только вот тельняшку я не снял.
— Шило будешь? — в семнадцатый раз за день спросили меня, отдраив иллюминатор.
— Не буду, — в очередной раз буркнул я.
— А положено! — ухмыльнулись мне из иллюминатора, косясь на мой матросский прикид. — Ты теперича мореман, а не салага…
Что ж, пришлось принять на просоленную душу полстакана разбавленного спирта. И в соответствии с неписаным указом выполнить много раз наблюдаемый мною ритуал.
Выдохнуть. Задержать дыхание. Выпить. Запить. Выдохнуть. Закусить.
И, неторопливо закурив, с видом знатока небрежно бросить:
 — Качественное шило! Не галоша! (Услышав в ответ уважительное: «А то! Не с реактора, чай, сливали…»)
«Галоша» (он же «кислый» или «шмурдяк») — это технический спирт. А порядочный мореман пьет (по возможности) исключительно спирт питьевой, из отборных сортов зерна, обладающий, как гласит этикетка, «мягким, изысканным вкусом». Как его проносят на борт, если мимо спецназа, охраняющего атомные объекты, и мышь не проскочит, — уму непостижимо, особенно если принять во внимание количество проносимого. Правда, за долгие месяцы плавания всему, как правило, приходит конец, в том числе и спирту отборных качеств, и тогда в ход идет и технический, тонны которого закачивают в ледоколы для какой-то там (никогда мною не виданной) профилактики реакторов.

Заполярное сибаритство

…Я вышел на палубу. Шторма как не бывало. Тихо плескалось море, плавно пикировали на корму чайки — туда, где стояли контейнеры с мусором (здесь отбросы не выкидывают в море, как курортники за борт бычки, а сжигают). Прямо по курсу, как Сцилла и Харибда, сходились берега Новой Земли и острова Вайгач. Пролив Карские Ворота неширок, а местами и вовсе угрожающе тесен, но волноваться больше не хотелось. По телу разливалось приятное тепло, разогретые мысли текли неторопливо. Да и то, что рядом наконец земля, как-то успокаивало.
— В случае чего, доплыву, — умиротворенно думалось мне. Угрюмое, стальное и непокорное Баренцево море, полное тайн, радиоактивных отходов и затопленных химических боеприпасов, оставалось позади. А впереди приветливо зеленело Карское, и уже кое-где, как островки, как плотики, как каяки эскимосов, поблескивали льды…
Кормят на «Арктике» в соответствии с морскими традициями, то есть от стола просто отваливаешься. Два обеда — это закон. Завтрак, ужин, чай. Пока не закончились — фрукты. Хлеб и чеснок на столах — без счета (чеснок — не от вампиров, от цинги).
В спортзале постоянно играют в волейбол — для футбола места все-таки не хватает. В бассейне — а точнее, в двух — понятно, плавают. Но главная роскошь на корабле — это баня. Здесь можно испытать то самое, знакомое мне с армейской юности (в тунгусской тайге) удовольствие, когда изработанное тело плывет в полуреальности, в пару, а кто-то все поддает и поддает дубовым веничком сначала по пяткам, потом по ногам, все сильней и сильней, пока, не угорев, с криком «мамочка!» ты не соскочишь с полка и не нырнешь в ледяную купель. Потом в одном полотенце выходишь на палубу. От тебя валит пар. Проверено: пятнадцать минут человек не замерзает на самом лютом ветру. Впрочем, это относится к берегам. Здесь — от силы пять…

Баренцево моря

Окраинное море Северного Ледовитого океана (1 405 тыс. км2), омывающее берега России и Норвегии. Море ограничено северным побережьем Европы и островами Шпицберген, Земля Франца-Иосифа и Новая Земля. Главный порт — Мурманск. Юго-западная часть моря зимой не замерзает из-за влияния Северо-Атлантического течения. В данный момент серьезную проблему представляет радиоактивное загрязнение моря, возникшее в результате деятельности советского/российского ядерного флота. Названо море в честь Виллема Баренца, голландского мореплавателя — первого европейца, пытавшегося в 1596 году найти северный морской путь в Азию.

Адова романтика

И все же временами мне казалось, что легендарный атомный ледокол «Арктика» никакой не мирный пароход, а закамуфлированный крейсер. Посудите сами. Военная дисциплина. Странные, таинственные зачехленные предметы на палубе, к которым запрещено приближаться. Да и капитан, который по морскому уставу имеет право пристрелить любого. Но это лишь в крайних случаях...
— Слава Богу, о таких случаях даже не слышал, — Владимир Куликов, капитан ледокола, оказался на удивление улыбчив и приветлив.
Ласковое, почти теплое солнце освещало его апартаменты (капитану положены кабинет, спальня, гостиная), играя зайчиком на старых фото и на коллекциях трубок. «А, нет, уже не курю». Но запах табака пополам с черносливом успел въесться в плюш гардин, в кожу диванов и кресел, невидимой тенью навис над столом, на котором красовались армянский коньяк и карты. Карты, конечно, не игральные — шкиперские.
Вообще, в Арктике и на «Арктике» мало романтики, если судить о ней по Жюлю Верну. Зато много того, что так редко встретишь нынче на берегу: человек на борту никогда не остается наедине со своим несчастьем: если уж беда приключилась, то здесь и горе, и радость — на всех. И нет того, от чего сходят с ума в городах, — одиночества. Как нет и подонков. Такие здесь не приживаются, ибо замкнутый мир корабля — как лакмусовая бумажка, ничего не утаить под лаковой улыбкой, ничего не скрыть под глянцем политеса.
— О деньгах мы вообще здесь не говорим, — негромко продолжал капитан, явно уставший после портового ада и чистилища шторма. — Рейс — четыре месяца, без заходов в порты, но на деле получается, что ходим по году и более, матросу платят в среднем семьсот, если в долларах, да три доллара в день вычитаем за еду — считайте сами…
Вскоре я и сам пойму, что основная масса моряков на «Арктике» отнюдь не за деньгами выходит в море. Эти люди, проведшие под низкими небесами высоких широт по двадцать, а то и по сорок навигаций, ищут здесь чего-то иного.
Чего? Быть может, того же, что ищу здесь и я, а именно: крайней, беспредельной воли. И это несмотря на жесткие рамки распорядка: четыре часа вахты, четыре — подвахты, четыре — сна. И все по новой. И только мятежный твой дух не втиснут в робу — драишь ли ты концами палубу или белыми бахилами пробуешь на ощупь горячие решетки пола в реакторе — дух остается свободен…

Мишки на севере

Три недели мы тащимся вдоль пустых берегов. Иногда дрейфуем во льдах по трое–четверо суток, и тогда приходят медведи. Первый день они сидят неподалеку. Их подманивают батонами, густо помазанными сгущенкой.
— Иди, Миша, ну, иди, глупый! — заливается боцман Федос, сорок лет назад отслуживший срочную на северах, да так и бросивший здесь якорь.
— От бисова дитина! Дывись, який хитрый! — вторит ему земляк Микола. Мишки крутят носами, но потихоньку смелеют. Вскоре они уже сидят у бортов и ревут: дескать, дай! дай! сгущенки дай! А через день медвежата уже вовсю карабкаются на борт, нарываясь на шлепки мамаши: она по очереди оттаскивает их за шиворот вниз, а они — вырываются и верещат…
Но чаще мы не стоим и не дрейфуем, а тихонько ползем, по-черепашьи продвигаясь вперед. И это при том, что надсадно ревут под полной нагрузкой двигатели — так, что дрожит корпус. Сперва, отъехав назад в пробитой им полынье, ледокол начинает разгон и, разогнавшись, бросается вперед, грудью и брюхом на льды. Вылетая на него своим дном, он проламывает путь длиной метров сто, пока не ослабеет инерция. Потом отступает назад — и вновь, разогнавшись, подается вперед.
А за ним по пятам ползет ядерный лихтер «Советский Союз» — единственный в мире пароход такого класса, построенный с истинно советским размахом (правда, скорее, для проведения десантных операций в полярных морях, чем для доставки грузов!). В результате чего он, правда, не может ошвартоваться ни в одном порту мира, кроме как в наших, построенных с тем же размахом.
Скорость нашего движения — две мили в час, то есть четыре километра. И так — неделями…

Естественный полигон

У моряков северных широт две беды— гипоксия (недостаток кислорода) и гиподинамия (недостаток движения). Когда первый, и легендарный, капитан «Арктики» Юрий Кучиев настоял на том, чтобы ледокол строили без лифтов, и матросам приходилось ходить пешком, то тем самым из двух зол выбрал меньшее — гипоксию. Потому что к ней организм худо-бедно приспосабливается, а то, что притом он быстрее изнашивается, что ж, такая профессия… Если же двигаться мало, а в тесных условиях корабля не до приятных променадов, то к концу рейса мышцы попросту могут атрофироваться.
Поднимаясь из трюма, где пекарня и холодильники, на мостик или камбуз, нужно преодолеть семь этажей — семь потов с тебя и сойдет. Казалось бы, задача не из сложных, а сердце колотится о ребра, дыхания не хватает, пот заливает глаза: при нехватке кислорода любое интенсивное движение сжигает все запасы сил.
Кроме того, в распорядок дня включена обязательная послеобеденная прогулка: либо скорым шагом двадцать раз вдоль бортов, от юта до бака, либо — сорок-пятьдесят кругов по вертолетной площадке. И так — в бурю и в штиль, в дождь и в метель, в пятидесятиградусные морозы, когда фотокамера работает на ветру ровно четыре минуты…
Раньше вертолетные площадки использовались не для прогулок, а по назначению: на каждом ледоколе имелось не меньше двух вертолетов-разведчиков, один из которых постоянно находился в воздухе. Теперь из-за недостаточного финансирования вертолеты исчезли и атомные махины движутся вслепую, безо всякой ледовой разведки, положенной по законам северного судовождения. Старпом, вахтенный и рулевой до белых зайчиков в глазах всматриваются вдаль — и все равно не уберечься порой полярной ночью от предательского тороса. Удар — корпус дрожит и кренится, тарелки в кают-компании летят на пол, забубенный морской мат несется с мостика (хотя в обычных ситуациях моряки вежливы до изысканности и даже обращаются друг к другу не иначе как по имени-отчеству), но по внутреннему корабельному радио все звучит и льется успокаивающая музычка, никто не бьет тревогу — все идет своим чередом…
Так мы добираемся до северной оконечности Новой Земли, что зовется мысом Желания. Здесь странные закаты и особенно светится воздух, в котором будто посеяно что-то чужое, недоброе, отчего на душе становится неуютно и зябко…
— Ага, вот здесь Хрущев самую сильную бомбу и взорвал, — рассказывают мне. — Говорят, от нее какая-то неконтролируемая реакция пошла, должен был вроде амбец нам всем наступить, часа полтора ждали да тряслись, да вишь — пронесло…
Здесь и впрямь запрещено приставать к берегу, ловить рыбу, снимать. Можно только дальше утюжить свинцовые воды, стремясь побыстрее убраться отсюда…
Уже потом я узнаю, что Новая Земля на языке военных зовется «естественным полигоном».


Источник

 Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.