Тропою снежного барса

В окружении труднопроходимых скал, на дне древнего цирка, покоится жемчужина Катунского хребта — озеро Верхнемультинское

Катунский заповедник — один из самых молодых среди ста действующих в нашей стране: прошлым летом он отметил свою 15-ю годовщину. Несмотря на то, что идея охраняемой территории в Алтайских горах родилась еще в первой половине XX века, официальной датой его создания стал 1991 год, когда вышло постановление Совета Министров РСФСР. Заповеднику была отведена площадь размером 152 тысячи гектаров для сохранения уникальных высокогорных комплексов и восстановления численности редких и исчезающих видов животных.

Катунский заповедник расположен в высокогорьях Центрального Алтая на одноименном хребте рядом с горой Белухой — самой высокой точкой Сибири (4 506 м). На Катунском хребте находится значительная часть самого мощного в Сибири современного оледенения. Так, в заповеднике насчитывается 148 ледников, в основном небольших каровых, и 135 озер. Самое большое из которых — озеро Тайменье. Вблизи границы заповедника, из грота в леднике Геблера, берет начало река Катунь.
Местная растительность представлена лесными сообществами (до высоты 2 000 м), субальпийскими и альпийскими лугами, кустарниковыми тундрами с высокогорными болотами, выше которых господствуют гольцы, снежники и ледники. В альпийском поясе произрастает большое число редких видов. Это аконит ненайденный, живокость укокская, родиола морозная, четырехчленная, розовая (золотой корень), лапчатка Крылова, луки алтайский и карликовый, левзея сафлоровидная (маралий корень). Всего же флора Катунского заповедника насчитывает около 700 видов высших сосудистых растений, 10 из которых занесены в Красную книгу России. Здесь обитают медведи, маралы, сибирские горные козлы (козероги), кабарга. Из редких животных одним из основных объектов охраны нужно назвать снежного барса, занесенного в Международную Красную книгу. Этому животному в буквальном смысле становится все сложнее прокормиться: горные копытные тоже стали редкими. Так что красивый зверь может исчезнуть. На охраняемой территории живут и редкие птицы: беркут, балобан, алтайский улар, большая чечевица, горный дупель. Известны залеты сапсана. Всего 47 видов млекопитающих и 120 видов птиц.
В 1998 году Катунский заповедник в составе Алтайских гор получил статус всемирного природного наследия ЮНЕСКО. А в 2000 году его включили в мировую сеть биосферных резерватов ЮНЕСКО.

Перевал между реками Кучерлой и Аккем называется Беловодьем — это Мекка для последователей Рериха и священное место для алтайских староверов. Отсюда видна Белуха — высочайшая гора Сибири. Как и в древности, местные жители почитают горных духов с помощью ова — уложенных горкой камней с цветными лентами

Привольнее всех живется бурому медведю, он здесь самый крупный хищник, а для маленькой пищухи непроходимый курум (так на Алтае называют море камней) служит надежнейшим прибежищем

Семена пиона уклоняющегося, приманивая птиц, будто выглядывают из плода. Кустарнички карликовой ивы (не больше 10 см высотой) указывают, где кончаются альпийские луга и начинается горная тундра

Рэйнджер Катунского заповедника Николай Кудрявцев совершает обход по речному маршруту. Все передвижение дозволено только на лошадях — самом безвредном для охраняемых земель транспорте

Марал огненный обитает только в этих краях. С эпохи неолита царственный зверь олицетворяет Алтай. Снежный барс изредка наведывается в эти места

Источник

Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.  

Амфибия-пешеход

В сказках и суевериях, в анекдотах и пословицах это животное — вечный символ уродства. Хотя надо сказать, что фольклорные образы вообще редко соответствуют чертам реальных животных: волк на самом деле далеко не глуп, медведь совершенно не добродушен, а нравы орлов и львов малосовместимы с нашими понятиями о благородстве. И все же репутация жабы самая запятнанная. И главная несправедливость состоит в том, что клеймо отвратительного существа досталось одному из самых совершенных в своем роде созданий. А если еще вспомнить, сколько пользы она приносит, то уж совсем за жабу обидно.

Жабы (Bufonidae)
Тип — хордовые
Класс — земноводные
Семейство — бесхвостые земноводные

Семейство настоящих жаб насчитывает около 450 видов, больше половины из которых (около 250) входят в центральный род Жаба (Bufo.) Почти все они — жители тропиков. В России обитают всего четыре: серая (обыкновенная) жаба, зеленая, камышовая и монгольская (она же — жаба Радде). Камышовая — вид западноевропейский и в России встречается только в Калининградской области, монгольская — живет от Предбайкалья до Приморья. Зато две оставшиеся имеют самое широкое распространение. Серая — живет от южного берега Средиземного моря до Японии, причем в западной части своего ареала доходит на север почти до полярного круга. Зеленая жаба на восток доходит только до Алтая и Западной Монголии (дальше, до самого Японского моря, ее сменяет чрезвычайно похожая на нее монгольская жаба), встречается она в алтайских и монгольских степях, в Средней Азии живет в оазисах посреди пустыни, а в Гималаях поднимается до 4,5 тысячи метров. Самый крупный представитель семейства — жаба ага родом из Южной и Центральной Америки. Длина ее тела достигает 25—30 см, а вес — более килограмма. Самая маленькая недавно обнаружена в Бразилии. Нашедший ее биолог из Университета Туиути (штат Парана) Луис Фернанду Рибейру дал ей название «горная жабка», поскольку живет она на высоте от 1 000 до 1 800 метров над уровнем моря в зоне тропических лесов Бразилии на побережье к югу от Эспириту-Санту до Параны. Длина ее тела от 8 до 18 мм.

Жаба передвигается медленно, но ее стремительный и точный язык может поразить на лету даже самое проворное насекомое

Как известно, земноводные первыми среди позвоночных вышли из воды на сушу. И с тех пор каждое новое поколение повторяет точно такой же путь, появляясь на свет плавающей в воде икрой, затем превращаясь в рыбообразных дышащих жабрами головастиков и лишь на последнем этапе развития обретая конечности и способность дышать воздухом.Чтобы добиться такой независимости от первородной стихии, нужно было радикальным образом изменить устройство тела и ход эмбрионального развития. Когда-то в каменноугольном периоде предки современных пресмыкающихся так и поступили. Пока они, осваивая новые возможности, превращались в безраздельных хозяев суши, другие группы земноводных пытались решить те же проблемы, сохраняя свою амфибийную природу. Наибольших успехов достигли жабы: именно они сумели добиться максимальной «сухопутности», оставаясь при этом водными животными.
В отличие от требующей постоянного увлажнения лягушачьей кожи жабья имеет слегка ороговевшую структуру, а потому подолгу может обходиться без влаги. Более того, при неблагоприятных условиях она покрывается особой пленкой, которая предохраняет от иссушения. Однако при нехватке воды она все же может потерять с испарением до 50% исходного веса, но без видимого вреда для себя (в то время как для наземных видов лягушек потеря всего 15% веса за счет обезвоживания смертельно опасна). Переживая засуху, жаба прячется в убежищах или закапывается во влажную землю или песок. Эта ее черта даже вошла в анекдот:
Человек долго идет по пустыне, наконец видит колодец и радостно кричит:
— Вода!
Из колодца высовывается жаба и не менее радостно спрашивает:
— Где?!
Анекдот отражает самую суть: жабы добились максимальной автономии от водной среды, но полной независимости от нее так и не достигли. Даже отважные жители суровых сухих земель — серая и зеленая жабы — выходят на охоту в сумерки или ночью, избегая встречи с солнечными лучами. И никогда не упускают случая увлажнить свою замечательную кожу росой или залезть в попавшуюся на пути лужу. Более того, другие виды жаб научились делать запасы воды в желудке и мочевом пузыре. Эта их предусмотрительность была оценена коренными жителями Центральной Австралии, которые в особо засушливые периоды охотятся на амфибий и используют их как единственный источник воды в этих пустынных районах материка.

Весной эти земноводные собираются на икрометание в водоемах, где откладывают икру, упакованную в длинные нити

Каждую весну жабы устремляются к воде для продолжения рода. Наши — делают это обычно в мае. Возможно, кому-то случалось погожим майским днем слышать негромкую, но очень чистую и приятную на слух трель, которую можно принять за пение маленькой птички. На самом деле это самец зеленой жабы исполняет свою брачную песню. А вот серые жабы молчаливы и вообще стараются не задерживаться в воде, управляясь с икрометанием за неделю, в то время как зеленые продолжают свои брачные игры порой до июля.Жабья икра имеет вид длинных нитей, намотанных на стебли и листья растений. В остальном этапы развития жабят очень похожи на лягушачьи, включая и то, что у жабьего головастика нет никаких средств защиты и он служит легкой добычей для любых хищников. Из 10—15 тысяч икринок — потомства одной жабы — на сушу выбирается всего несколько десятков чудом уцелевших амфибий. На суше бороться за жизнь им помогает одно из главных изобретений — кожные железы. Их ядовитый секрет, присутствующий в коже всех без исключения видов, не расходуется впустую: пока его обладателю ничто не угрожает, они закрыты, но в момент опасности все сразу рефлекторно открываются и обильно поливают кожу токсичной слизью, которая обжигает пасть врага, а при проглатывании вызывает рвоту и сильное сердцебиение. Обычно этим все и ограничивается — после первой атаки хищник отступает, и оба участника столкновения отделываются мелкими неприятностями. Но бывает, что слишком азартный или очень голодный (как правило, молодой) зверек все-таки съедает жабу и погибает. Крупные представители семейства, вроде знаменитой жабы аги с берегов Карибского моря, могут оказаться смертельной трапезой даже для средней величины собаки. Впрочем, жабий секрет действует только при попадании на слизистые оболочки или прямо в кровь. Сквозь неповрежденную кожу он не проникает. Поэтому жаб можно спокойно брать в руки, вопреки распространенному поверью никаких бородавок от них не бывает. (Но все же нелишним будет ополоснуть руку, прежде чем потереть ею, например, глаз.) Самой жабе это тоже особого вреда не принесет, хотя для большинства амфибий наши прикосновения неприятны, они обжигающе-горячи, правда, не для всех, есть и исключения из правил: так, зеленая жаба ощущает +33°С (теплее-то наши пальцы обычно и не бывают) как вполне комфортную температуру. Хотя она прекрасно чувствует себя и при +10°.

Знаменитая ага— украшение фауны Южной и Центральной Америки и рукотворное бедствие Австралии

Передвигаются жабы неспешно. И тело у них относительно грузное и тяжелое, и задние лапы гораздо короче и слабее, чем у лягушек того же размера. Прыгать жаба тоже не любит, а если и прыгает, то невысоко и недалеко. Свои охотничьи владения она обходит не торопясь, а к замеченной добыче подкрадывается, аккуратно переставляя лапы по одной. Конечно, такая походка и в скорости, и в изяществе сильно проигрывает прыжку, который считается визитной карточкой бесхвостых амфибий и одной из главных черт, определяющих их неповторимый облик.Казалось бы, жабе, сменившей стремительный полет на неуклюжий шаг, можно только посочувствовать. Однако не будем спешить с выводами. Прыжок хорош при спасении от хищника, особенно для существа, сидящего у кромки воды и способного одним движением перенестись в недоступную врагу стихию (с суши — в воду или с мелководья — на сушу). Вдали от «грани миров» он уже не так эффективен: большинство естественных врагов амфибий превосходят их в проворстве, и на открытом месте от них не уйти даже серией прыжков. Подбираться же к добыче или просто передвигаться по местности прыжками не слишком удобно, особенно если учесть, что неподвижные объекты для лягушек невидимы, и, отправляясь в свой полет, прыгунья понятия не имеет, что ждет ее в точке приземления. В этом мог убедиться каждый, кому приходилось иметь дело с земляными работами: летом любая неприкрытая яма глубиной более полуметра за сутки собирает десятки лягушек, которые смело прыгают в нее, а потом не могут выбраться. Но жабу вы в такой яме на найдете практически никогда: шагая неспешно, благоразумная амфибия легко обходит смертельные для ее родственниц ловушки. Правда, в этом ей помогает и более совершенное зрение: в отличие от лягушек жаба, видимо, способна видеть неподвижные предметы, что позволяет ей успешно ловить слизней и сидящих насекомых, «выстреливая» в выбранную жертву языком. В населенных пунктах жаба нередко устраивается под фонарями, подбирая падающих оттуда обжегшихся или оглушенных шестиногих — хотя обычно летающие насекомые составляют ничтожную долю в ее рационе.
Благодаря отменному аппетиту эта амфибия помогает садоводам и огородникам расправляться с вредителями растений. Недаром Альфред Брэм написал: «Жаба — настоящее благословение для места, где она поселилась». И опытный хозяин всегда рад, когда жабы облюбовывают его участок. Их помощь настолько велика, что в XIX веке в Париже даже существовал жабий рынок. Главными его покупателями были англичане, которые увозили этот недешевый, зато весьма долгоживущий (до 30 лет) «товар» на туманный Альбион.
Хотя, конечно, бывают случаи, когда они доставляют и неприятности. Чрезмерно расплодившиеся тростниковые жабы, или жабы аги, сегодня угрожают биологическому разнообразию Австралии. Они были завезены сюда 70 лет назад с Гавайских островов для борьбы с жуком — вредителем сахарного тростника. Справившись с ним очень быстро, переключились на других коренных зоожителей. В итоге сегодня на континенте около 100 миллионов амфибий, с которыми власти уже вынуждены бороться.

Источник

Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.  

Мом Его Высочества Альберта. Часть II

Нижний мир

Говорят, «креативная» деятельность Пьера Жиля необыкновенно эффективна. Например, 82% маленьких зрителей после анимации «Прямая связь с водолазами» решают научиться нырять. Вот что рассказывает о себе сам главный монакский «рыбовладелец»:
«Я приехал сюда в 1991 году, причем терялcя в догадках: зачем музею понадобился аквакультурист?»
Отступление II
Термином «аквакультура» называется разведение и выращивание рыб, моллюсков, ракообразных, водорослей и всего, что только есть под водой, на специальных «фермах». Причем в промышленных масштабах, но, как правило, не в промышленных целях (то есть для науки и развлечения, а не для продажи и еды).
На подобное искусственное разведение сегодня уже приходится основная часть мировой рыботорговли, а в случае с пресноводными видами — и вовсе 90 процентов. Растет число аквакультурных компаний на рынке — лидируют здесь американский, японский и сингапурский бизнес. Все больше видов люди учатся выращивать в неволе — из тех, что представлены в Монакском аквариуме, только девять не поддаются пока этой практике.

Пестрый мир кораллового рифа: вечное движение в ритме «большого города»

«Тут, на месте, обнаружилось: все ужасно перепутано, свалено в кучу. Тропические виды плавали вперемешку со средиземноморскими, отсутствовали всякая логика и система в обслуживании баков, а ведь их надо обслуживать! Добавлять по трубочкам через компрессоры нужные для данных существ газы и другие вещества, поддерживать температуру. Это хитрая наука, скажу я вам.
Итак, мы стали «обустраивать» Аквариум. Сразу волевым решением избавились от пресноводных видов. Они, конечно, интересны и важны, но каждому свое. Как вы заметили, Аквариум невелик, но мы очень рационально используем пространство. Избавившись от пресной воды, мы получили возможность придать экспозиции законченный смысл и концептуальный вид. Слева от спуска в подземную часть Музея — экосистема Средиземного моря. Справа — всевозможные тропики, от Вест-Индии до Филиппин. В центре же — главный резервуар. Такого нет нигде в мире. Он стоит дюжины аквариумов и ради него одного нам приятно здесь работать, а посетителям — приходить».
Отступление III
Если бы Монакский океанографический музей имел собственный герб, на нем наверняка изобразили бы коралл. Исследования, связанные с этим удивительным морским организмом, его выращивание, забота о нем и использование всех его выгодных выставочных возможностей являются основным здешним проектом.
В 1989 году профессор Жобер вместе с несколькими сотрудниками произвел уникальную в мировой практике операцию. Он буквально пересадил живой коралловый риф из залива Таджура близ Джибути в заблаговременно подготовленный резервуар Монакского аквариума объемом 400 м3, глубиной 6 метров. И здесь — вот уже 27 лет — тот продолжает развиваться и расти за прозрачной акриловой стеной толщиной 34 сантиметра. Между ветвями жестких и мягких кораллов плавают те самые существа, каких мы встретили бы в аналогичных условиях и в естественной среде. Своим успехом эксперимент обязан нескольким открытиям, сделанным здесь же, в музее. Авторство основного из них, собственно, и позволяющего капризным коралловым ветвям не чахнуть в неволе, принадлежит опять-таки лично Жоберу. Он изобрел сложный метод очистки воды под названием «Микроокеан»: воду, нагнетаемую в «Акулью лагуну» (такое имя получил резервуар) обычным порядком из Средиземного моря, прогоняют через слой водорослевых фильтров с кессонной вентиляцией и неизвестковым наполнителем («чудо-грязью» на профессиональном жаргоне). Именно этим фильтрам МОМ обязан своим «коралловым триумфом».
«Мы ставим перед собой лишь несколько конкретных целей, — продолжает Жиль. — Но зато преследуем их со всей решимостью. Во-первых: обеспечить нашим питомцам оптимальные условия существования в неволе — лучшие, чем на воле! Учитывая наши репродуктивные программы, это жизненно важно, ведь животные не станут размножаться, если и живут-то из последних сил. Во-вторых, важен ракурс подачи материала. Даже люди, привычные к посещению аквариумов, у нас бывают впечатлены не только самими картинами морского мира, но и дизайнерской работой, так сказать. Мы же показываем маленькие подводные спектакли, а что за спектакль без декораций? Увивать водорослями скальные породы, придумывать особые формы для резервуаров, подбирать цвета — уверяю вас, это целая история. Ну, и самое главное. Мы тут до мелочей продумали, как сделать так, чтобы содержимое резервуаров выглядело в прямом смысле слова настоящим. Ведь, как вам известно, и я, и все мои сотрудники — водолазы, мы совершенно точно знаем и помним, как в действительности выглядит подводный пейзаж на той или иной глубине, широте, отдалении от берега. Вот нам и кажется важным воссоздавать только реальные океанические ландшафты. Те, которые в природе безусловно встречаются».

Жуткие морды придонных рыб средиземноморской части Аквариума вызывают у детей любопытство, а не страх

Люди из «нижнего мира» МОМа не смешивают видов. Не устраивают фантастических экспериментов. Они только хотят дать публике истинное представление о том, что происходит под великими водами. Не просто умилить ее, поразить, увлечь или развлечь. Но — еще и просветить. Скажу больше: в Аквариуме МОМа составлен заговор, цель которого — подспудным образом, схожим с пресловутым «методом 25-го кадра», — с помощью десятков завуалированных деталей внушить людям мысленный вопрос: «А что ты сделал, чтобы сохранить природу океана?»
Чтобы как следует поснимать в Аквариуме, пока его полумрак (здесь никогда не зажигают света в самом зале, чтобы эффект нужной подсветки «искусственным солнцем» не пропал внутри резервуаров) не заполнен народом, приходить нужно около 8, за час до открытия, что мы с фотографом Александром Лыскиным несколько раз и проделали.
Первым на работу — как раз около восьми — является Жан-Марк, коренастый, подвижный, невысокого роста человек с крупным носом. Причем ноздри у него то и дело раздуваются или сужаются — живут отдельной жизнью, словно в постоянной готовности улавливать и истолковывать запахи. Говорят, это отличительная черта французских поваров.
Жан-Марк и есть французский повар, только рыбий. Примечательно: хотя по служебной инструкции ему полагается закончить с завтраком на всех девяноста аквариумных «столиках» до открытия МОМа, он никогда не успевает и выходит к рыбам с полным яств подносом на колесиках, уже когда кругом полно посетителей. Естественно, те с жадным любопытством смотрят, как, скажем, переваривает червей прямо в открытой воде хищный маленький анемон. Но самое интересное — наблюдать за драматическими «танцами» в «доме» у мурен: дают им довольно крупную рыбу. Однако то ли из-за «тупости», то ли от подслеповатости, эти существа, напоминающие попеременно босховскую аллегорию греха, апофеоз злобы, и обаятельного уродца Гуинплена, не могут обнаружить ее сами на расстоянии нескольких сантиметров. Приходится роботообразной металлической «рукой» буквально запихивать ее им в рот. И то не всегда получается. Этим-то «не всегда» и пользуется рыба другого вида, поменьше, подселенная к муренам. Обычно она отсиживается в скальной пещерке, но, когда видит, что нерасторопные гиганты в очередной раз упустили кусочек добычи, пулей вылетает из укрытия, хватает «бесхозное» и несется обратно — уплетать. Но иногда, будучи уже на полпути, решает, что расстояние от желанной еды до муреньей пасти все же слишком опасно, и возвращается несолоно хлебавши…

Фауна кораллового рифа, представленная в «Акульей лагуне», хороша для показа еще и тем, что не имеет себе равных по яркости цветов

Еще — время от времени приходится драить акриловые поверхности Аквариума. Надо, чтобы они не покрывались «биологическим налетом» (разными мельчайшими моллюсками и прочими существами, обживающими всякую твердь в водной среде). Можно было бы, конечно, придумать для этого какое-нибудь автоматическое приспособление и тем сэкономить трудозатраты музейщиков, но так, согласитесь, неинтересно. Интересно вот как: два раза в неделю, по средам и пятницам, посреди бела дня в служебном помещении над «Акульей лагуной» собираются четверо водолазов. Двое готовятся к захватывающему погружению с изящными маленькими скребками, их напарники остаются на подхвате — вдруг что случится в воде?
А случается всякое, как мне объяснил в неторопливой беседе там же, над Лагуной, один из участников действа. Причем бояться приходится даже не компактных, как гоночные машины, акул-зебр, с утра до вечера режущих воду острыми плавниками. Морские черепахи — их тут две — куда опаснее! Если вдруг занервничают, могут больно «клюнуть» или ущипнуть. Или рыбы-наполеоны, приняв «чужеродное тело» за опасного врага, как налетят гурьбой — чувствуешь себя словно в разворошенном улье…
Или вот: неподалеку от старейшего жителя монакского музея (мурены Muraena helena, пойманной еще в 1968 году) расположились «Рожденные в Аквариуме». Стайки разноцветной тропической малышни снуют синхронно по большой круговой емкости среди водорослей, и забавно смотреть, как живо они реагируют на малейшее движение извне. Попробуйте отбросить на них тень от собственного туловища — сразу метнутся врассыпную, чтобы вновь собраться на другой стороне резервуара. Или постучите ногтем по акрилу — сотни микроскопических носов сразу начнут тыкаться в ту точку, где вы стучали. Пугать и привлекать внимание мальков, как оказалось, многие находят страшно увлекательным. Я сам видел, как пожилая католическая монашка развлекалась подобным образом добрых полчаса… Кстати, не хотите ли посмотреть, откуда эта «малышня» берется?

Кормление мурен — занятие довольно утомительное. Рыбу приходится чуть ли не засовывать им в пасть

Внутрискальный питомник Океанографического музея вовсю ведет аквакультурную работу — не коммерческую, конечно, а научную. И чтобы свою живую экспозицию пополнять, и чтобы с другими делиться результатами — и теоретическими, и практическими, то есть собственно молодняком.
Сегодня, кстати, горячий день: во второй его половине Пьер Жиль отгружает партию рыб и беспозвоночных для дружественного Базельского аквариума. В узких коридорах между бесчисленными емкостями «адовой кухни» — некоторая суета, сотрудники мечутся взад-вперед с предметами самыми разнородными: бумагами, печатями, сачками и прочим.
— Глядите, какие у них прекрасные глаза, — прикрывая восхищение иронией, говорит Жиль, готовясь расстаться с экземпляром рыбы-клоуна. — Между прочим, многие аквариумы мира в последнее время увлеклись этим видом. Практически каждую неделю мне звонят коллеги со всей Европы: «Пьер, мол, если получится, пожалуйста, достань!» Я говорю: «Хорошо, постараюсь поймать, свободных особей в питомнике у меня пока нет…» С базельцами-то мы давно договорились... Ну, ладно, я иду в администрацию оформлять документы. Вы — со мной?

Эпилог. Большому кораблю — большое плавание

Приземистый административный флигель, пристроенный к МОМу справа, невелик, но большего и не требуется. Здесь работает не так много людей, зато делают они это крайне эффективно: именно отсюда невидимой рукой Жана Жобера раскручивается сложный маховик музейной философии и дивертисмента.
Отступление IV
Нынешний директор музея родился в 1941 году в семье французского чиновника в Алжире. Отец его и мать нисколько не интересовались океанологией, но сам он еще мальчиком увидел «Безмолвный мир» Жака Кусто и с тех пор не сомневался в выборе будущей карьеры. Окончив университет в Марселе и оставшись там преподавать, он скоро попал в поле зрения изобретателя акваланга и в 70-х годах участвовал в его уникальном эксперименте — стал одним из тех, кто безвылазно прожил месяц под водой. С тех пор Жобер успел побывать профессором университета «София» в Ницце, директором (и основателем) Всеевропейской монакской океанологической обсерватории, а также научным и экспедиционным директором Общества Кусто. На его счету десятки исследовательских путешествий, глубоководных погружений и научных трудов. Кроме того, он считается лучшим в мире специалистом по коралловым рифам.
— Мой «роман» с Монакским музеем начался еще в 1965 году. Я занимался тогда морской биологией в Марсельском университете и приехал сюда с несколькими сокурсниками — до нас дошли сведения, что в библиотеке есть кое-какие ценные материалы о росте кораллов. Пробыли мы тогда здесь только неделю или две, но мне повезло — как-то случайно в коридоре со мной разговорился сам Кусто. Не скрою: я очень стремился к знакомству с ним и его ближайшими соратниками, мне они с детства казались небожителями. А оказалось — обычные люди, только очень увлеченные. Я и не заметил, как сам стал одним из них…

В подземном «питомнике» Аквариума: большие резервуары хранят запас специально обработанной воды

— Вот-вот, вы были одним из самых близких командору людей. Скажите, каким он был в жизни, с вашей точки зрения? — не удержался я.
— Энтузиастом… В голове — всегда миллиард идей… И главное — он обладал звериным чутьем на людей. Умел группировать вокруг себя тех, у кого идей почти столько же. Наверное, так поступал Наполеон со своими маршалами. А еще он необыкновенно хорошо умел мобилизовать все человеческие ресурсы — и моральные, и душевные, и профессиональные. О материальных средствах я уже не говорю, командор был одним из самых способных менеджеров, каких я только знал. Не помню ни единого проекта, который Кусто не довел бы до конца. Это задает нам планку и открывает новые горизонты… Увы, я вынужден констатировать: в годы директорства Кусто мы имели миллион посетителей в год. А теперь только 600 тысяч.
— Но, надо полагать, вы что-то делаете, чтобы улучшить положение, профессор? Впрочем, по нынешнему облику музея никак не скажешь, будто он в упадке…
— Вы попали в самую точку. У меня имеется четкий план развития, который я со здешней командой готовил с самого первого дня пребывания на посту (Жобер сел в директорское кресло в июне 2004 года. — Ред.). Буквально через 3—4 месяца стартует программа стратегического обновления. Мы будем существенно — в прямом и переносном смысле — расширяться… Во-первых, самому нашему «замку» уже почти 100 лет, и он начинает понемногу ветшать. Надо произвести капитальный ремонт, не причиняя, разумеется, вреда исторической ценности здания. Кроме того, я собираюсь построить несколько новых больших галерей, более рационально использовать пространство верхних этажей и как минимум утроить объем экспозиций — наши запасники забиты интереснейшими материалами. Но самое главное: мы прорубим тоннель в Монакской скале и образуем настоящую подводную галерею. Нашему искусственному рифу скоро станет тесно в «клетке» нынешнего Аквариума… Не пройдет и пяти лет, как публика будет гулять по коридору ниже уровня моря. Поверьте, это уникальная идея.
— А что еще у вас в проекте?

На местной кухне готовится множество блюд — эта «креветочно-рыбная» смесь предназначена для обитателей средиземноморской части Аквариума

— Думаю, следует перестроить и вывести на современный уровень всю систему общения со зрителями. Я хочу покончить с делением на верхний и нижний миры. Все должно выставляться вперемешку и по тематическим блокам — такова логика нашей уже действующей «аттракционной политики». Рядом с резервуарами разместятся не только таблички с пояснениями, но и другие экспонаты: специальное снаряжение, старинные рукописи и прочее. Еще я собираюсь расширить фотографическую «поддержку» коллекций и все помещения обвешать жидкокристаллическими экранами, на которых постоянно будут демонстрироваться кадры тех «событий» Аквариума, которые происходят не каждую секунду — не стоять же посетителю битый час возле какой-нибудь актинии, ожидая пока та захватит добычу. А на дисплее в любой момент — пожалуйста, самые эффектные сцены! И так далее… Если все это нам удастся, уверен, в МОМ придет куда больше народу, чем сейчас. Ведь Монако, по статистике, принимает около 5 миллионов туристов в год, и все они наверняка проходят мимо нашего здания… Привлечем больше публики — повысим собственные доходы (кстати, плата за входные билеты — их единственный постоянный источник). Соответственно, сможем выйти на новые, еще более амбициозные проекты. Например, возродить собственную экспедиционную программу — об этом я давно мечтаю и в этом, пожалуй, вижу главную свою задачу на нынешнем посту. Мне надо продолжить дело учителя. В общем, давайте вернемся к этой теме в 2010 году — к столетию МОМа все будет готово. У меня нет в этом никаких сомнений.
При этих словах профессор даже слегка стукнул кулаком по столу. Точнее, как бы отбил ритмическую паузу. Да, подумалось мне, если Жак-Ив Кусто действительно доводил до конца все свои проекты, то в лице Жана Жобера он обрел достойного последователя.

Источник

Мом Его Высочества Альберта. Часть I

Человеку дано довольно много способов обессмертить свое имя. К одному из них прибег Его Высочество Альберт I, владетельный принц — или князь, если вам больше нравится русское слово, — Монакский, который в самом начале прошлого столетия воздвиг себе памятник посреди собственных владений. Вполне рукотворный. Скажете, что это обычное дело? Что подобное доступно любому тщеславному правителю, вздумавшему прославиться в веках?
Тут вопрос в том, какой памятник. Страстный любитель науки о море, путешественник и меценат, Альберт оставил после себя не статуи и мемориалы в свою честь, не дворцы и поместья (хотя, разумеется, и этого добра у его потомков хватает), а общедоступный замок на вершине скалы — Монакский океанографический музей. Первый в Европе и доныне один из самых популярных, он открывает богатства и парадоксы нептуновой стихии всем, кто пожелает.
Теперь многие из приезжающих на лучший курорт Французской Ривьеры — поваляться ли на пляже Lavrotto, сыграть ли партию в Гольф-клубе или попытать удачи в Казино — заходят в MOM. Только зрители местного этапа «Формулы-1» лишены этого удовольствия: в течение тех дней — единственных в году, — пока он длится, музей отчего-то не работает. А в остальное время — приглашает на увлекательную прогулку по залам и подземельям — по оригинальным лабиринтам его выставочной политики и стратегии...

Фасад музея, обращенный к Лигурийскому морю, считается основным, но через него попасть в здание нельзя

Даже сугубо композиционно — господствующее положение в панораме города занимает «замок», архитектурный шедевр, словно бы врезанный в крайний Монакский мыс (или, наоборот, вырастающий из него, как человеческий торс из лошадиного крупа кентавра). «Океанографический музей Монако выглядит словно величественный фрегат на вечном приколе — фрегат, хранящий в своих трюмах все сокровища всех глубин. И построил я его как залог союза и сотрудничества всех ученых всех стран мира», — не без гордости говорил Альберт I (1848—1922).
Тогда, в «докустовскую», «доакваланговую» эпоху, океанографическая наука находилась на стадии активного сбора первичного материала. Из портов Европы — впервые в истории мореплавания — выходили десятки экспедиционных судов, чьи капитаны стремились не вперед (в бой, на поиски новых земель…), а вглубь. Настала пора вырвать у третьей стихии планеты Земли ее волнующие (и, несомненно, полезные для человека!) тайны, так же как вырывались они уже в те годы у джунглей Африки и Южной Америки. Изобретались диковинные приборы для глубоководной рыбной ловли (не продажи ради, а научного интереса для), измерения давления и иных параметров, препарирования биологических образцов, замеров состава воды и прочее, прочее. Все эти приборы можно видеть теперь в музее.

Памятник Альберту I расположен в парке справа от МОМа (со стороны суши)

Принц Монакский был, как сказали бы современные молодые люди, фанатом океанических исследований. Он провел в море значительную часть своей долгой жизни. Участники умело сколоченных принцем экспедиционных команд открыли, к примеру, явление анафилаксии (аллергической реакции, изученной благодаря экспериментам с ядом сифонофоры Португальский кораблик /Physalia physalis/), и получили за это в 1913 году Нобелевскую премию по физиологии. Они поймали, классифицировали и препарировали тысячи небезразличных науке морских организмов. Установили закономерности перемещения планктона в слоях вод… В общем, им было чем гордиться. И что показать любознательным современникам. Они всецело пропитались духом своей эпохи, которую вполне можно было бы назвать «жюльверновской». Это была эпоха безграничного доверия к разуму, который, как считалось, единственно способен устранить все несовершенства мира и привести цивилизацию к наилучшему устройству. Каков же аппарат, при помощи которого будет достигнута эта сияющая вершина? Разумеется, наука…
Эти мечты были жестоко прерваны Первой мировой войной, а Второй — окончательно разбиты. Человечество сильно разочаровалось в прямой связи разума и блага. Но как бы то ни было — музей стоит, он прекрасен и привлекает сотни тысяч посетителей.

Введение в музей

Не успели в 1905 году заложить первый камень в основание музея, как Альберт назначил естествоиспытателя Жюля Ришара директором еще не существующего заведения. Принцу не терпелось явить миру вырванные у океана чудеса. Богатейшая (и по сей день) океанографическая библиотека МОМа тоже появилась за несколько лет до его открытия — монарх начал комплектовать ее из своего частного собрания. Экспонаты же будущих залов перемещались в строившийся замок по мере его роста — этаж за этажом.
Дело шло хорошо, несмотря на мировые катаклизмы, войны и даже кончину Альберта I в 1922 году. Но в процессе рутинной работы между наследниками музейного дела, завещанного им принцем, обнаружилось некое если не противоречие, то разделение на два «мира»: на «консерваторов» и «экспериментаторов». Или на «рыбоводов» и «хранителей», если угодно.

У Коморских островов, где водится латимерия, Альберт не бывал. Данный экспонат был передан в дар МОМу позднее

Примечательно, что членение это ныне закрепилось даже пространственно, в логике экспозиции. Словно в древней мифологии, МОМ состоит из нижнего и верхнего миров, только здесь все наоборот (что естественно, ведь посвящен этот храм океану, зеркальному по отношению к суше). Пространство выше уровня земли — владения заспиртованных коллекций, чучел, приборов. Словом, природы хотя и живописной, но неживой. В подземном же царстве бьются тысячи сердец. Точнее — более шести тысяч сердец морских тварей. Жизнь здесь шлепает хвостами, шевелит щупальцами, поглощает пищу, носится в вечной круговерти по девяноста большим и маленьким (емкостью от 450 000 до 100 литров) водным резервуарам…
Как и полагается в настоящей мифологии, «миры» несхожи и во многих образах даже полярны.
Внизу всем заправляют мсье Пьер Жиль и его команда из одиннадцати с половиной подтянутых, жилистых, довольно суровых с виду (пока не улыбнутся, что, впрочем, случается часто) мужчин с дипломами профессиональных водолазов (курьезная цифра 11,5 означает, что один из них работает на полставки).

Экспозиция Зала Кита 7 лет назад полностью изменилась, но скелет финвала под потолком остался

Наверху самый яркий персонаж — куратор зоологических коллекций Мишель Брюни, застенчивая и хрупкая девушка, которая досконально знает альбертовское и постальбертовское собрание — причем не только «вершину айсберга», выставленную на двух наземных этажах, но и поистине несметные богатства запасников. Она способна с ходу выдать полное научное определение любой выцветшей раковины и сообщить, когда и при каких обстоятельствах та попала в музей.
Зеркальная симметрия двух музейных территорий соблюдается даже в том, что у нижнего мира есть свой «поднижний» — лаборатория, или, вернее, питомник, где под руководством опытного Жиля выводятся новые поколения рыб и каракатиц, растут в искусственных условиях (уникальный случай!) кораллы и происходит немало иных чудес. А у верхнего — свой «надверхний»: крыша-терраса с ручными альбатросами и рестораном.
Есть, конечно, и другие факторы, незримо объединяющие Аквариум с экспозицией, как курьезные (например, ни там, ни там не работают автоматы для продажи прохладительных напитков), так и формальные, структурные: весь музей подчинен одному директору — соратнику покойного Кусто профессору Жану Жоберу. И все-таки у Аквариума и экспозиционной части — разные стили работы, разные декорации, разная музейная философия. Конечно, они дополняют друг друга, но все же речь идет — почти в буквальном смысле — о небе и земле…

Верхний мир

Рано утром, торопясь «на встречу с неведомым» и даже забыв в спешке фотоштатив, мы легко находим дорогу к Храму моря. В маленькой городской агломерации Монако — Монте-Карло он почти отовсюду виден. Правда, идти приходится дольше, чем рассчитываешь. Подниматься из портового района к вершине по крутому серпантину довольно тяжело (это потом мы узнаем, что туда, как и повсюду в Монако, можно добраться на лифте сквозь толщу скалы, не говоря уже об обычном автобусе).
Тем не менее корреспонденты «Вокруг света» оказываются здесь далеко не единственными энтузиастами. Музей еще не открыт, а у парадного входа толпится публика. И мы потихоньку вливаемся вместе с нею в его прохладные недра. И только внутри решаем отделиться от основного потока посетителей, который первым делом устремляется в Аквариум (надо сказать, что там публики всегда больше), и взойти по мраморной лестнице наверх, туда, где альбертовский дух веет особенно явственно.
Зал физической океанографии, официально переименованный три года назад в Зал Альберта I, в этот час еще полон чинной тишины, но удивляет не она, а ощущение легкой корабельной качки, которое здесь возникает. Трудно сразу сказать, откуда оно берется. То ли оттого, что большие выставочные «саркофаги» с десятками ящиков похожи на старинные палубные конструкции. То ли потому, что хребет кита в центре экспозиции образует нечто вроде системы мачт. То ли из-за того, что на экране под хребтом без остановки идет фильм о подвигах принца на морях (склеены в единую «эпопею» все сохранившиеся хроникальные кадры) и это создает эффект постоянного движения. Ну, а дополняет гипнотическую картину скромный уголок, будто перенесенный в Монако из Музея восковых фигур мадам Тюссо, — скрупулезная реконструкция лабораторной каюты, оборудованной некогда на яхте «Ласточка-2», с раскиданными по столам рукописями, с батареями заспиртованных организмов в колбах, разным научным инвентарем и, конечно, с восковыми фигурами «героев» — Альберта, доктора Ришара, их помощников…

Экспозиция Зала Кита 7 лет назад полностью изменилась, но скелет финвала под потолком остался

Долгая, состоящая отнюдь не только из погонь за китами и борьбы со штормами, а подчас даже нудная с виду деятельность команды — кропотливый сбор и изучение разных морских «жучков» и «паучков», постепенное расширение возможностей практической океанографии, выуживание тайн со все больших глубин — и составляет смысл коллекции, представленной в Зале физической океанографии. Потому зал и заставлен подчас невзрачными на вид экспонатами, способными, однако, привести в восторг настоящего знатока. Экипажу большого корабля ни до чего не было дела, кроме как до каждой капельки воды, каковую можно изучить под лупой или микроскопом и обнаружить в ней новые удивительные объекты для исследования. Этот аналитический дух зал сумел сохранить подобно древнему воздуху в камерах египетских пирамид. Атмосфера и стала главным экспонатом помещения. Впечатление такое, что она настраивает на торжественный лад даже детей, которые, насмотревшись на рыбок в Аквариуме, потихоньку начинают подниматься сюда.
Однако если Зал физической океанографии есть плавучая лаборатория принца Альберта, то его сосед по второму этажу — без сомнения, гостиная.
Публика пересекает разделяющий их холл — и вот перед ней просторное помещение, прозванное музейщиками (по правде говоря, не слишком удачно) Залом Кита. В виду, очевидно, имеется скелет гигантского двадцатиметрового финвала под потолком, организующий экспозицию. Но считаться отличительным признаком экспозиции он не может по той простой причине, что киты в МОМе развешены, расставлены и разложены повсюду — большие, маленькие, в виде чучел, скелетов, моделей, наглядных пособий… Начиная с целой галереи касаток, нарвалов и гринд, пойманных лично принцем, до трогательной электронной иллюстрации набора веса новорожденным китенком (вид Balaenoptera physalis). Постоянно сменяющиеся цифры на электронной таблице показывают: если бы этот «малыш» родился сегодня (каждые сутки счет обновляется) в час ночи с весом 2 тонны, то сейчас, в 15.45 по монакскому времени, он уже достиг бы массы в 2 т 53 кг 170 г. Навскидку он прибавляет примерно по грамму в секунду.
Дополняет интерьер «охотничьей гостиной» подлинная китобойная лодка принца. Табличка уверяет, что нужна она была Альберту для экспериментальной ловли кашалотов (изучение их знаменитых спермацетов актуально до сих пор)… Но, утверждая, будто принц преследовал животных лишь ради новых знаний, музейщики немного кривят душой и сами косвенно в том признаются самим экспозиционным построением «китового» Зала. Всякий человек, даже поверхностно сведущий в европейской литературе и истории, сразу признает: если в левой части МОМовского второго этажа живет принц-экспериментатор, то здесь — спортсмен и охотник (термины практически идентичные на рубеже ХIX и ХХ столетий). Вспомните хотя бы гостиную лорда Джона Рокстона из «Затерянного мира» Конан Дойла, увешанную медвежьими головами, тигровыми шкурами, бивнями слонов, резцами капибар и прочей экзотикой, добытой просто так, риска и забавы ради. Охота в аристократическом кругу той эпохи была не только блестящим, но и обязательным атрибутом образа жизни.
Серьезность и высокий научный пафос второго МОМовского этажа эффективно снижает первый. Здесь вы не дождетесь торжественной тишины и не встретите пожелтевших страниц, исписанных мудреными текстами с обильными вкраплениями латинской терминологии. Здесь вам будет предложено чистое и доброе развлечение. Буквально каждые пятнадцать минут по внутренней трансляции бодрый женский голос призывает публику на то или иное действо — то фильм посмотреть, то в анимации поучаствовать.
Отступление I
Способы «оживить» экспозицию могут быть самые разные. Например, три раза в неделю, если позволяет погода, проводится единственное в Европе интерактивное представление под названием «Прямая связь с водолазами» — изобретение и гордость «главного аквариумиста» Пьера Жиля. Принадлежащий музею небольшой катер под названием «Физалия» выходит в Монакскую бухту с ныряльщиками на борту. Те, собственно, призваны не зрителей развлекать, а делать нужное дело: «патрулировать» Монакский морской заповедник, раскинувшийся прямо под «музейной» скалой, брать различные пробы, иногда, если требуется, проверять машины для забора аквариумной воды и тому подобное. Так вот, Жилю пришло в голову, что при помощи не такой уж сложной современной техники их можно снимать за работой, а изображение вместе со звуком транслировать прямо в конференц-зал. Публика видит и слышит водолазов, которые подробно объясняют ей свои действия, а те слышат ее вопросы. Получается увлекательное — особенно, конечно, для детей — общение.
Планировкой этажи строго повторяют друг друга: здесь также имеются два больших зала, «скрепленные» между собой парадным холлом.

«Храм» Жака Кусто на первом этаже музея — вечная дань уважения покойному директору этого заведения

Налево от лестницы — зал для конференций, кинопоказов и анимаций. Направо — помещение для временных выставок. А центральный холл посвящен персонально капитану Кусто — человеку, дольше всех (30 лет) просидевшему в директорском кресле (впрочем, физически сидел он в нем нечасто — больше плавал). Небольшая постоянная экспозиция решена наподобие языческого святилища. Во-первых, она огорожено со всех сторон блоками с красочными кадрами из фильмов и репортажей Кусто, причем блоки эти светятся изнутри таинственным светом, словно там горит огонь. Во-вторых, обставлена по краям эффектными портретами в полный рост самого командора и его ближайших сподвижников (завершает плеяду Жан Жобер). А центр композиции обложен своего рода «жертвенными камнями», в каждый из которых «впечатано» изречение покойного директора по тому или иному поводу, о том или ином из его революционных океанографических открытий. К «камням» прилагается набор фотографий, свидетельствующих о его свершениях: глубоководные съемки, опыт одиночного водолазания, жизнь в течение месяца под водой…
Таким образом, если принцу принадлежат 2-й этаж и строгое научное собрание, то капитану — 1-й и энергичные развлекательные мероприятия. Впрочем, ни титанам, ни «их» этажам в смысле посещаемости не приходится тягаться с общим детищем всех поколений монакских музейщиков — неподражаемым Аквариумом, расположенным в подземной части обжитой скалы.

Источник

Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.  

Финикийцы: наследство морских царей. Часть II

В Гренаде сохранились остатки финикийской солеварни. В древности соль, выпаривавшуюся из воды, продавали по цене редких металлов. Метод создали карфагеняне, и он во многом дошел до наших дней

Другие берега

Вначале продавцы и покупатели обменивали товары «на глаз», по взаимному согласию. Потом в употребление вошли ценовые эквиваленты — слитки серебра, золота или меди. А после появления в Лидии в VII веке до н. э. первых монет финикийские города, видимо, очень скоро переняли обычай их чеканки, хотя самые древние дошедшие до нас сидонские деньги относятся только к IV веку до н. э. Они получили название «сиклей», или «шекелей», заимствованное позже евреями.

Постепенно характер финикийской торговли изменился— финикийцы стали продавать не только отечественные товары. Так, они перепродавали медь с Кипра, серебро из Испании, олово с далеких Британских островов. Даже из Индии купцы — вероятно, через посредников — привозили слоновую кость. В поисках новых рынков сбыта и пополнения запасов они смело устремлялись в неизвестность. В VI веке до н. э. карфагенянин Ганнон с флотилией из 60 кораблей проплыл вдоль западного берега Африки до самой Гвинеи, замечая по пути бегемотов, «диких волосатых людей» (горилл), огненную «колесницу богов» (очевидно, вулкан на нынешнем острове Фернандо-По) и прочие невиданные чудеса. Его земляк Гимилькон, в свою очередь, совершил вояж к северу от Европы, до самого «застывшего моря». Он оставил известия о странном водоеме, где царит вечный мрак и водоросли препятствуют движению кораблей, — приходится предположить, что речь идет о Саргассовом море, а раз так, то финикийцы вполне могли побывать и в Америке. В Новом Свете действительно неоднократно находили финикийские надписи, но они всякий раз оказывались подделками любителей сенсаций. Вообще, вопрос о конкретных маршрутах ханаанеев остается туманным. Во многом эта неясность объясняется тем, что свои навигационные карты они считали секретнейшими документами государственного значения.

Между Соломоном и Навуходоносором

В Х веке до н. э. первенство в Финикии окончательно перешло к Тиру. Правитель этого города Хирам вступил в союз с иудейским царем Соломоном и помог ему возвести дворец и величественный храм в Иерусалиме. Финикийцы не только отправили к своему новому другу мастеров, но и снабдили материалами — кедровыми бревнами, медью, золотом, а в уплату взяли зерно и скот, которых им всегда не хватало. Кроме того, царь Соломон позволил им участвовать в торговле с легендарной страной Офир, которая находилась то ли в Африке, то ли в Южной Аравии. Первая экспедиция, вышедшая из Эцион-Гавера (Акабы), привезла обратно 420 талантов золота, то есть больше тонны. В том же порту финикийцы и израильтяне создали «совместное предприятие» по выплавке меди, которая частью отправлялась в Офир для обмена на другие металлы. В этот период между двумя великими народами древности возникли династические связи. Среди жен любвеобильного Соломона были и финикиянки, а один из его преемников Ахав женился на Иезавели, дочери тирского жреца. Эту решительную даму Библия ославила за жестокость, а также за то, что она пыталась внедрить в Израиле культ своего бога Баала. «Злобную Иезавель» ждал весьма печальный конец: ее выбросили из окна дворца и затоптали лошадьми.

Этот сфинкс, некогда украшавший трон царя, «родом» с левантийского побережья. Его вид свидетельствует о влиянии египетской и персидской культур (VII век до н. э.)

Обе страны тесно сотрудничали до VII века до н. э., когда левантийские приморские города вместе с Израилем и Иудеей стали жертвами новых завоевателей — ассирийцев. Еще в 877 году до н. э. их царь Ашшурнасирпал II с большим войском явился в Финикию и вынудил ее жителей выплатить ему дань золотом, слоновой костью и, конечно, кедром. С каждым годом этот «налоговый» гнет все усиливался, что побуждало ханаанеев к частым восстаниям. После одного из них в 680 году до н. э. новый повелитель захватчиков, Асархаддон, разрушил древний Сидон и угнал всех его жителей в плен. Валерий Брюсов так пересказал русскими стихами его хвастливую надпись: «Едва я принял власть, на нас восстал Сидон. // Сидон я ниспроверг и камни бросил в море». Однако уже через несколько лет порт возродился. Ассирийские цари остро нуждались в финикийских кораблях для морских экспедиций и доставки товаров, например меди и железа, из которых они ковали оружие. Однако Ханаан был обложен тяжелой податью и обязывался регулярно отсылать в Ниневию самых умелых мастеров и зодчих.

Впрочем, это продлилось недолго. К 610 году до н. э. Ассирия была уничтожена, а Финикии пришлось противостоять новому захватчику — вавилонянину Навуходоносору II. Он дважды осаждал Тир, но так и не смог взять город. Грозному воителю пришлось смириться с независимостью Тира и даже предоставить его купцам немалые привилегии. Но время было упущено — утерянные за время «ассирийского плена» и прочих напастей позиции в морской торговле прочно заняли греки и карфагеняне.

Легенда о Хираме
В основе таинственных масонских ритуалов лежит легенда о финикийце Хираме-Абифе из города Тира, которого царь Соломон пригласил в Иерусалим для строительства храма. Хирама считают потомком Каина, родившимся без отца и наделенным удивительным талантом зодчего. Однажды трое подмастерьев, с которыми Хирам отказался поделиться секретами ремесла, напали на него и забили до смерти линейкой, циркулем и угольником. С тех пор эти предметы считаются символами масонства, а ритуал убийства Хирама и поисков его тела воспроизводится в церемонии посвящения. По легенде, посвященные ученики зодчего дали над его трупом клятву хранить секреты Мастера и основали орден масонов (само это слово означает «каменщик»). В память о своем учителе они назвали себя «сынами вдовы». На самом деле упомянутый в Библии Хирам-Абиф был не архитектором, а литейщиком, творцом удивительных медных украшений храма Соломона. В книге Паралипоменон сказано, что он «умел делать изделия из золота и из серебра, из меди, из железа, из камней и из дерев… и вырезывать всякую резьбу, и исполнять все, что будет поручено». Возможно, он был родственником тогдашнего царя Тира, которого тоже звали Хирам. История его убийства — легенда, рожденная вместе с европейским масонством в XVII—XVIII веках. Однако в ней отражен исторический факт — участие финикийских мастеров в возведении знаменитого храма Соломона.

Наследники вавилонских банкиров

Пришлось искать новую сферу деятельности, в которой финикийцы пока еще не имели соперников. Ею стало посредничество — обмен валют и кредит. Тир и Сидон сделались важнейшими финансовыми центрами Древнего мира — во многом благодаря покровительству персидских царей, которые захватили тогда владения Вавилона. В 525 году до н. э. Камбиз при помощи финикийского флота захватил Египет и в благодарность объявил ханаанеев «царскими друзьями», передав им в залог этой дружбы несколько городов Палестины. Персидская администрация надежно охраняла купцов из Леванта в любом уголке царских владений. Те платили верной службой — помогали Дарию и Ксерксу в их знаменитых походах на Грецию (как всегда, предоставляли суда). При этом убивали двух зайцев — задабривали покровителей и ослабляли главных конкурентов на морях.

…Войдя в состав Персидского царства, Финикия к тому же смогла лучше изучить традиции банковского дела, возникшего в Вавилоне еще во II тысячелетии до н. э. Ассиро-вавилонские банкиры вначале были обычными ростовщиками, которые выдавали ссуды на определенный срок под проценты. Потом они перешли к более сложным операциям — давали купцам кредиты на отдельные коммерческие операции, принимали и выдавали вклады и проводили безналичные расчеты между разными городами (для этого использовались кожаные чеки с печатями того или иного финансового учреждения).

Ту же практику переняли финикийцы — чеки, правда, до нас не дошли, но их описания встречаются в античных сочинениях. И если вавилонские и ассирийские дельцы обслуживали в основном своих соплеменников, то финикийцы — впервые вывели «бизнес» на международную арену. Их услугами пользовались практически все негоцианты Восточного Средиземноморья, цари, народные собрания греческих полисов. На рубеже VI и V веков до н. э. Тир и Сидон играли ту же роль «всемирного банка», что в наши дни — Швейцария.

Вначале были буквы

Для упрощения учета товаров финикийцы, наверное, и изобрели алфавит, название которого произошло от его первых букв — «алеф» (бык) и «бет» (дом). Впрочем, изобретение это состоялось задолго до персидского периода — примерно в середине II тысячелетия до н. э. Постепенно алфавит вытеснил другие текстовые системы, так как был не в пример им удобен, несмотря на то, что среди 22 его знаков не нашлось места гласным, которые только потом догадались обозначать особыми символами или заменять похожими по звучанию согласными.

Как бы то ни было, значение этого алфавита переоценить невозможно — замена сотен иероглифов двумя десятками букв намного облегчила усвоение грамоты. Параллельно финикийцы распространили по Средиземноморью удобный материал для письма — папирус. Не случайно по-гречески книга стала называться «библион» — по финикийскому названию этого материала и ханаанского города одновременно.

Финикийский алфавит положил начало грамоте подавляющего большинства народов мира. С одной стороны, от него произошли еврейская, арамейская и арабская письменности, так и не обзаведшиеся гласными и направленные по древнему обычаю справа налево. С другой — его уже в IX веке до н. э. усвоили греки, которые изменили направление чтения и добавили гласные, как этого настоятельно «требовал» их язык. От греческого алфавита произошли, в свою очередь, латинский, славянский, грузинский и армянский. Все они обязаны своим существованием какому-то неведомому жрецу или торговцу из Библа или Сидона. Кто знает — возможно, не будь его, школьники Москвы и Еревана до сих пор заучивали бы вместо букв сотни сложных иероглифов.

Потребности торговли вынуждали финикийцев овладевать научными знаниями. Мореплавателям требовалось умение находить путь по звездам, что предполагало знание астрономии. Торговцу нужно было иметь представление о способах производства товаров, которые он покупал, о разных ремеслах, ориентироваться на местности, знать обычаи и желательно — языки других народов. По этой причине купцы стремились дать своим детям разностороннее образование, обучая их математике, чтению и письму, а также военному искусству. Географ Страбон писал, что финикийцы «занимались научными исследованиями в области астрономии и арифметики, начав со счетного искусства и ночных плаваний. Ведь каждая из этих отраслей знания необходима купцу и кораблевладельцу».

Вероятно, в финикийских городах имелось много школ, хотя до нас не дошли ни сведения о них, ни сочинения местных писателей и ученых. Мы знаем имя мудреца Санхуньятона из Берита (Бейрута), который «еще до Троянской войны» написал историю Финикии. В 1836 году немецкий пастор Фридрих Вагенфельд издал якобы обнаруженный им труд этого Санхуньятона, но он оказался подделкой. Ученым приходится довольствоваться фрагментами труда, дошедшими до нас в пересказе греческого автора Филона Библского.

Известны были также историк Исократ и философ Мох, который будто бы задолго до Демокрита догадался о существовании атомов. В эллинистическую эпоху прославились уроженцы Финикии — мыслитель Зенон из Китиона на Кипре (не путать с Зеноном из Элеи, автором известных парадоксов-апорий) и поэт Антипатр Сидонский, писавшие по-гречески. Наконец, в сочинении Иосифа Флавия «О древности иудейского народа» сохранились отрывки тирских летописей. Вся остальная богатая литература Финикии погибла. Труды историков и писателей Карфагена, от которых не осталось даже имен, были сожжены римлянами после взятия города в 146 году до н. э.

Адонис и Астарта
Самый знаменитый из финикийских мифов повествует о пастухе Адонисе, чье имя в переводе означает «господин». Он был так прекрасен, что в него влюбилась богиня Астарта (в греческом варианте Афродита). Из ревности ее супруг, бог войны Решеф, наслал на юношу дикого кабана, который смертельно ранил его на охоте. Из крови Адониса выросли розы, а из слез оплакивающей его Афродиты — анемоны. Любовь богини была так велика, что она сделала юного красавца бессмертным, позволив ему раз в году, весной, возвращаться на землю. Эту легенду передают греческие авторы, добавляя, что Адонису поклонялись на всем Ближнем Востоке. В его образе отразилась фигура умирающего и воскресающего бога плодородия, подобного аккадскому Таммузу, египетскому Осирису, фригийскому Аттису. В Тире его знали под именем Мелькарта, в Сидоне — Эшмуна. Писатель Лукиан сообщал, что в Библе каждую весну проходили шумные празднества в честь Адониса. В первый их день жители плакали и раздирали одежды в знак скорби по мертвому богу. На другой день все радовались его воскрешению, плясали и пили вино, а жены и дочери горожан считали своим благочестивым долгом отдаваться первому встречному. В память об Адонисе финикийцы завели обычай выращивать в горшках всякую зелень, став, таким образом, основателями комнатного цветоводства. Тот же Лукиан сообщает, что река, протекающая через Библ, весной окрашивалась в красный цвет, и финикийцы считали, что в ней течет кровь Адониса. Уже в то время ученые догадались, что истинная причина этого явления — красноватая почва, смытая в реку во время половодья.

Меднорукий Молох

Очень мало известно и о финикийской религии. Отчасти в этом виновны сами жители Ханаана, которые из страха перед богами не желали произносить священных имен. Их заменяли почтительными прозваниями Эл (собственно, «бог»), Баал («господин»), Баалат («госпожа»). Позже точно так же табуировали имя Сущего и евреи, заменявшие слово Яхве «прозвищами» наподобие Адоная или Саваофа.

По немногочисленным мифам и находкам археологов можно заключить, что в каждом финикийском городе имелся, как уже говорилось выше, свой собственный пантеон, в который входили обычно главный бог, его жена, богиня плодородия, и их сын. Правда, встречались и другие триады — например, в Тире в VII веке до н. э. «царили» повелитель небес Баал-Шамем, морской владыка Баал-Малаки и воитель Баал-Цафон. Небесный «царь», обычно носивший имя Эл, не особенно интересовался земными делами, и жертв ему почти не приносили. Зато море, кормилец и защитник торгового народа, нуждалось в постоянном внимании и почтении. Бога плодородия — знаменитого Мелькарта стали считать главным покровителем Тира, хотя иногда эта роль переходила к «богу алтаря благовоний» Баал-Хаммону. Оба бога соперничали за любовь прекрасной Астарты — единственной богини, которой поклонялись все финикийцы. Она воплощала жизнь и любовь, хотя часто ее поступки были непредсказуемы и коварны. В Библе ее супругом считали юного красавца Адониса, в Сидоне — бога-врачевателя Эшмуна.

Финикийские храмы представляли собой огороженную площадку со зданием внутри — «домом бога» (бетиль). Так назывались и священные камни, в которые воплощались высшие силы. Такие камни помещались в «доме бога» вместе со статуями и священными книгами — отрывки из них зачитывали по большим праздникам. Часто при храмах имелись деревья и источники, тоже почитавшиеся неприкосновенными. А порой ханаанеи обходились вообще без храмов, принося жертвы в рощах или на вершинах гор. Закалывали во славу богов крупный и мелкий скот, резали птиц, «дарили» им зерно, вино, молочные продукты. Затем все это сжигалось на каменном алтаре под пение гимнов и воскурение благовоний.

Стилизованные бронзовые фигурки (XVIII—XIV века до н. э.) — дар божествам, приносимый в благодарность или по обету. Из храма Обелисков в Библе

Но самой ценной жертвой были люди. Под башнями и воротами вновь возводимых городов закапывали младенцев. После военных побед закалывали пленных. А когда приходила беда, не щадили даже собственных детей. В отрывке из Санхуньятона говорится: «Во время великих бедствий финикийцы приносили в жертву кого-нибудь из самых дорогих людей». Диодор Сицилийский, со своей стороны, оставил сообщение о медной статуе божества, из рук которого обреченное дитя падало в огонь. Эту статую прозвали Молохом — то есть, по-ханаанейски, просто «царем», — что и породило легенду о жестоком боге с таким именем. На самом деле никакого Молоха не было, а жертва посвящалась высшим покровителям города. Отчего ей, разумеется, было не легче.

Мечты о независимости

В период персидского владычества финикийские города впервые объединились в союз. Это случилось в IV веке до н. э., когда жители Тира, Сидона и Арвада выбрали своим центром старое поселение, назвав его Триполи (по-гречески «трехградье»). Там собирался обще-финикийский совет — своего рода парламент из 300 человек. К тому времени городами формально по-прежнему правили цари, но на деле власть перешла к богатейшим торговцам и банкирам. Иногда они свергали формального государя и передавали его полномочия судьям-суффетам, избираемым на год.

В громадной Персидской державе финикийцы чуть ли не впервые за свою историю изведали выгоды мира и законности, смогли пользоваться хорошо налаженной системой дорог и почтовых сообщений. И в итоге случилось неизбежное — они забыли о прежних лишениях, «зазнались» и начали выходить из повиновения монарха. Например, когда он повелел Тиру и Сидону готовить флот для похода на Карфаген, те решительно отказались выступать против сородичей.

Дальше — больше: в финикийских головах зародилась мысль о независимости. В 350 году до н. э. они подняли восстание под руководством некоего Теннеса, но силы оказались неравными. Семь лет спустя царь Артаксеркс III дотла разорил Сидон, истребив 40 тысяч его жителей. А затем пришел последний завоеватель — Александр Македонский, который в 332 году до н. э. подверг не меньшим разрушениям Тир. Островной город сопротивлялся непобедимому полководцу целых семь месяцев. Тогда царь велел насыпать к нему дамбу от материка, таким образом превратив его в полуостров. В конце концов стены рухнули под ударами греческих таранов и ядрами катапульт. Почти 10 тысяч тирцев погибли в бою или были распяты победителем на крестах, а остальные жители были обращены в рабство. И хотя после этой жестокой расправы город все-таки возродился, он уже не вернул себе прежнего значения.

После смерти Александра Финикия стала «яблоком раздора» для его преемников — египетских Птолемеев и сирийских Селевкидов, в конце концов доставшись последним. Первенство на торговых путях тем временем окончательно перешло к грекам, и даже в гаванях Ливана греческий язык вытеснил ханаанейский. Последние остатки самостоятельности Тир и Сидон утратили при римлянах. На месте «варварских» строений были возведены храмы, дворцы и ипподромы греко-римского образца.

В 218 году свершился кратковременный реванш — императором стал юный сириец Гелиогабал (Марк Аврелий Антонин Бассиан), объявивший Баала верховным божеством в Риме. Но уже через четыре года его убили, и вскоре Баала с облегчением забыли не только в Риме, но и в самом Леванте, принявшем учение Христа. А с приходом ислама финикийская культура окончательно прекратила существование. Но, как мы могли убедиться, ее великие достижения отнюдь не утрачены человечеством.

Источник

Компания "Арт Колор Групп" предлагает Вам услуги по прямой полноцветной печати на ПВХ с высоким разрешением, кроме того Вы сможете заказать у нас любой вид полиграфии, печать на коже, изготовление и размещение наружной рекламы, а так же демонтаж рекламных площадей любой сложности.  

Финикийцы: наследство морских царей. Часть I

Ученый мир познакомился с финикийской цивилизацией только в XIX веке, но с тех пор не проходит и десятилетия, чтобы он не открыл в ней какую-нибудь очередную тайну. Оказывается, древние жители восточного побережья Средиземного моря изобрели алфавит, радикально усовершенствовали кораблестроение, проложили маршруты до самых пределов известного в их эпоху мира даже существенно раздвинули эти пределы. В определенном смысле они стали первыми «глобализаторами» — связали Европу, Азию и Африку всепроникающей паутиной торговых путей. Но в награду за все это финикийцы прослыли бессердечными, лживыми, бессовестными людьми и к тому же изуверами, приносящими своим богам человеческие жертвы. Последнее, впрочем, было правдой.

В 1860 году вместе с французским экспедиционным корпусом в Ливане высадился известный историк Эрнест Ренан, будущий автор знаменитой «Жизни Иисуса». Он знал, что когда-то здесь находились города таинственного народа финикийцев, о котором часто упоминается в Библии и в трудах античных авторов. И вскоре нашел их — на побережье. Руины стояли, заросшие густой травой, и никого особенно не интересовали. Один из этих городов, рядом с которым примостилось теперь небольшое арабское селение Джубайль, француз идентифицировал как легендарный Библ, или Гебал. Там ему даже удалось найти несколько древнеегипетских надписей на табличках и статую рогатой богини.
Впрочем, находки эти были не слишком впечатляющими, так что на много лет о Финикии снова забыли. Только в 1923 году известный египтолог Пьер Монтэ продолжил раскопки в Библе и открыл четыре нетронутые царские гробницы с золотыми и медными украшениями. Там же обнаружились тексты, записанные уже не египетскими иероглифами, а неизвестным буквенным письмом. Вскоре лингвистам — по аналогии с более поздним древнееврейским, а также некоторыми другими видами письма — удалось расшифровать его. Так началось изучение древней Финикии.
Финикийские города-государства существовали на узком отрезке (всего около двухсот километров) ливанского и сирийского побережий — с небольшими перерывами почти сорок столетий подряд, начиная с IV тысячелетия до н. э. Естественно, что их архаические названия дают представление в основном об окружающей природе. Тир, к примеру, — это «скала», Сидон (нынешняя Сайда) — «рыбное место». Впрочем, встречаются и позднейшие этимологии, связанные с деятельностью самих жителей: Библ происходит от греческого названия египетского папируса (его отсюда вывозили), Берит (современный Бейрут), — вероятно, от слова «союз», и так далее. Всего археологи насчитывают полтора десятка поселений, и больших, и совсем незначительных, похожих, скорее, на деревни.
Их прославленные обитатели принадлежали к западным семитам (впрочем, историки не вполне уверены в таком этногенезе: возможно, это была и гремучая смесь из шумеров с эламитами, жителями юго-западной части Иранского плоскогорья) и называли себя ханаанеями, а свою родину — Ханааном, «страной пурпура». Такое название, скорее всего, было связано с цветом местных тканей, окрашенных пурпуром морских ракушек-иглянок. Однако главным предметом ханаанского экспорта стали не они, а знаменитый ливанский кедр, которым на Ближнем Востоке отделывали дворцы и храмы.
Греки дали своим торговым партнерам и соперникам другое имя — финикийцы (фойникес), что значит «красноватые» или «смуглые». От него произошло и латинское «пуны», из-за которых войны Рима с финикийским Карфагеном называют Пуническими.

Уже в XV веке до н. э. у финикийцев существовали алфавит, состоявший из 22 букв

Хребты Ливанских гор не только защищали приморские города от захватчиков, но и отделяли их друг от друга. Вероятно, поэтому за всю историю они так и не создали полноценного единого государства. Каждый город, большой или маленький, был независимым, управлялся собственным царем и поклонялся своим богам. В целом же политическая история Финикии известна мало — хоть ее жители и создали первый алфавит, их свитки до нас не дошли. Во влажном климате Леванта папирус, на котором они писали, хранился недолго. До нас дошли только краткие тексты на каменных плитах и скупые сведения античных писателей. Имеется, правда, и еще один важный источник — переписка финикийских государей с владыками Египта, сохранившаяся в стране фараона благодаря более засушливому климату. Эти обрывки сведений в сочетании с данными раскопок и позволили восстановить судьбы древних рыбацких поселков, которые постепенно обрастали крепостными стенами и обзаводились признаками цивилизации. Первым эту эволюцию претерпел Библ, куда уже в начале III тысячелетия до н. э. фараоны снаряжали экспедиции за древесиной. Еще во времена Снофру, правившего в середине III тысячелетия до н. э., к берегам Нила прибыли из Ливана «сорок кораблей, наполненных кедрами». Кедр использовали не только для строительства, но и как источник душистой смолы. Ею окуривали помещения и для лучшей сохранности пропитывали бинты мумий.

Финикийские корабли
Большинство историков связывают радикальный переворот в кораблестроении с появлением в Средиземноморье «народов моря» в XII веке до н. э. Именно после этого финикийцы начали строить корабли нового типа, способные совершать дальние плавания и нести на себе большой груз. Превосходным материалом для них стал ливанский кедр, а связи с другими странами дали финикийским корабелам возможность заимствовать технические новинки. Их корабли были не плоскодонными, а килевыми, как у «народов моря», что сильно увеличивало их скорость. Мачта по египетскому образцу несла прямой парус на двух реях. Вдоль бортов в один ряд располагались гребцы, а на корме были укреплены два мощных весла, которые использовались для поворота судна. Во вместительный трюм загружали амфоры или кожаные бурдюки с зерном, вином, маслом. Иногда для сохранности трюм заливали водой. Более ценные товары размещали на палубе, которая ограждалась деревянными решетками. На носу корабля закрепляли громадный сосуд для питьевой воды. Длина такого судна достигала 30 метров, экипаж состоял из 20—30 человек. После Х века до н. э. у финикийцев появились специальные боевые суда. Они были легче торговых, но длиннее и выше — гребцы располагались на двух палубах для большей скорости. Над ними возвышалась узкая площадка, защищенная щитами, с которой воины во время битвы обстреливали врага из луков и забрасывали дротиками. Но главным оружием был грозный таран, обитый медью и поднятый над водой. Корма корабля вздымалась вверх, как хвост скорпиона. Большие поворотные весла размещались не только на корме, но и на носу, что позволяло почти мгновенно совершить поворот. Корабль мог перевозить до сотни человек — воинов, команду и гребцов, которыми часто были рабы. Финикийские корабли были лучшими на Древнем Востоке, из них состоял флот Ассирии, Вавилона, Персидской империи. К IV веку значительная часть ливанских кедров была вырублена, что привело к упадку кораблестроения. В результате финикийцы были вытеснены с торговых путей греками, чьи корабли оказались более совершенными.

Схема финикийской триремы:
1. Гребцы верхнего ряда — траниты. Все гребцы должны были работать крайне слаженно: расстояние между концами весел составляло всего 30 см
2. Мачта и парус. При патрульном плавании паруса поднимали, а перед сражением — опускали
3. Сдвоенные кормовые весла для управления судном
4. Капитан триремы — триерарх
5. Малый парус «артемон» располагался на наклонной мачте
6. Рулевой
7. «Всевидящее око» — древний морской символ-оберег
8. Таран
9. Гребцы среднего ряда — зигиты
10. Гребцы нижнего ряда — таламиты

Греко-финикийская трирема, или триера (ок.VI века до н. э.), созданная коринфянами, позже стала основным боевым кораблем Средиземноморья во время Пунических войн (264—146 годы до н. э.). Главным «встроенным» оружием триремы был таран, продолжавший килевой брус. Характеристики корабля: водоизмещение — до 230 т, длина:— 38—45 м, ширина корпуса — 3—4 м, длина весел — 4,25—4,5 м, осадка—0,9—1,2 м

Статуэтка Баала в головном уборе, напоминающем фараонский (XV— XIII века до н. э.)

«Пурпурные» парусаБлагодаря торговле с Египтом жители Финикии получили доступ к новейшим достижениям этой древнейшей державы. Их правители накопили немалые богатства, которые, конечно, притягивали алчные взоры соседей. Около 2300 года до н. э. страну захватили родственные семитские народы, принесшие с собой слова «ханаанеи» и «Ханаан». Заселили они тогда и соседнюю Палестину, где стали заниматься привычным сельским хозяйством, а в Финикии, напротив, привыкли к городской жизни и слились с прежним населением. В результате связи с «великим южным соседом» не только не прервались, но и укрепились. Во II тысячелетии до н. э. в Библе и других городах начали производить множество ремесленных изделий — золотые и серебряные фигурки, керамику, а также стекло. Технология его изготовления была «вывезена» из Междуречья, но именно финикийцы довели ее до совершенства. Они первыми научились делать из стекла украшения, посуду и даже зеркала.
Многие из этих маленьких шедевров подражали египетским образцам и производились с явным расчетом на экспорт. Неудивительно, что финикийские товары заполнили весь тогдашний мир — их можно было встретить от Британии до Индии. (Кстати, лакомые плоды финики тоже имеют отношение к финикийцам. Как и название их исторической родины, это слово от греков перешло к русским. А вот в остальных языках утвердилось другое название фиников, происходящее от арабского «датт». Например, английское — «date».)
Причиной подобной товарной экспансии послужило одно ценнейшее приобретение ханаанеев, непосредственно связанное с торговлей. У «народов моря», осевших в Восточном Средиземноморье в XIII веке до н. э., они переняли искусство строить быстроходные килевые суда, способные идти как под парусом, так и на веслах. В результате ливанские мореходы стали истинными владыками средиземных вод и, кстати, изменили расклад сил в самой Финикии. Кедровый Библ уступил теперь первенство Сидону, разбогатевшему на торговле стеклом (оно и дороже древесины, и перевезти его за один рейс можно в большем количестве). А еще чуть позже вперед вырвался Тир, который специализировался на производстве пурпурных тканей. Тирский пурпур ценился на вес золота, что объяснялось большой трудностью его производства — для изготовления одного фунта ярко-красной, не блекнущей с годами краски требовались десятки тысяч раковин.

Развалины — все, что осталось от Карфагена, его амфитеатров и вилл

Судьба Карт-Хадашта
Карфаген, основанный беженцами из Тира в 825 году до н. э., год от года богател благодаря контролю над морскими путями. Карфагенские корабли стерегли пролив между Тунисом и Сицилией, ходили по всему Средиземноморью и даже в Атлантику, привозя оттуда ценные товары. Постепенно карфагеняне подчинили финикийские колонии в Испании и Северной Африке, захватили острова Сардиния и Корсика. Покоренное население платило городу дань и поставляло рабов, которые работали на полях и в ремесленных мастерских. Городом управлял совет знатных купеческих родов, избиравший на год двух «судей» — суффетов. Иногда одно из семейств захватывало власть, но потом соперники свергали его и восстанавливали олигархию. Главным богом Карфагена был врачеватель Эшмун, но не меньшим почетом пользовался грозный Баал-Хаммон — «господин огня». Его супругой считалась богиня Тиннит; в жертву этой паре горожане приносили пленников, а в самых ответственных случаях — собственных детей. К V веку до н. э. население города достигло 100 тысяч человек. Из-за скученности здесь приходилось возводить многоэтажные дома, и позже этот опыт заимствовали римляне.

По одной из теорий, подобные «веселые» терракотовые маски надевали в Карфагене родители приносимых в жертву детей, чтобы боги не видели их слез. Ок. VII—VI веков до н. э.

В своей экспансии Карфаген столкнулся с греками, также основавшими колонии на берегах Средиземного моря. Борьба шла с переменным успехом, пока на стороне греков не выступил крепнущий Рим. В Первой Пунической войне (264—241 годы до н. э.) карфагеняне потерпели поражение и лишились Сицилии и Сардинии. На море они по-прежнему были сильны, но на суше их армия, состоявшая из наемников, легко обращалась в бегство. В 241 году до н. э. наемники восстали в самом Карфагене, соединившись с местными жителями — ливийцами.

Город спас полководец Гамилькар Барка, который создал новую армию из карфагенян и захватил Испанию, превратив ее в плацдарм борьбы против Рима. В 218 году до н. э. сын Гамилькара Ганнибал вторгся с большим войском в Италию, уничтожив римские легионы в нескольких сражениях. Битва при Каннах (216 год до н. э.) стала хрестоматийным примером окружения и уничтожения вражеских сил — в ней погибли 30 тысяч римлян. Но Ганнибалу не хватило сил для взятия Рима, и он был вынужден покинуть Италию. Создав мощный флот, римляне высадились в Африке и в 202 году до н. э. разгромили карфагенян при Заме. По мирному договору Карфаген терял все свои владения и сокращал армию. Он также обязался выдать врагам Ганнибала, однако непобедимый полководец успел бежать из страны. Карфаген постепенно пришел в упадок, но продолжал страшить римлян. В 149 году до н. э. они объявили городу новую войну и через три года взяли его штурмом. Почти все карфагеняне были уничтожены, здания разрушены, а развалины засыпаны солью в знак вечного проклятия. Позже здесь существовал римский город, уничтоженный варварами в VI веке. Сегодня раскопанный археологами Карфаген превращен в музей, который ежегодно посещают сотни тысяч туристов.

Карфаген должен быть…построен

Однако за процветанием наступил (в XIV веке до н. э.) иной период. С востока на Финикию обрушились кочевые племена амореев, а с юга — древние евреи (хабиру), которые огнем и мечом прошли по Палестине, изгнав оттуда ханаанеев. Египет, ослабленный внутренней смутой, которую вызвал религиозный переворот Эхнатона, не смог помочь своим союзникам. Тщетно правитель Библа Риб-Адди взывал к фараоновым вельможам: «Пришлите скорее войска, чтобы спасти меня!» Брошенный на произвол судьбы, он был убит, а остальные финикийские цари поспешили признать власть пришельцев. Вскоре, правда, страна на некоторое время вернулась в орбиту египетской политики, но теперь ей постоянно угрожали новые и новые завоеватели — хетты, «народы моря», ассирийцы. Это не могло не повлиять на ухудшение нравов горожан. В начале XI века до н. э. чиновник Унамон из Фив описал свои злоключения в финикийских землях: царь Библа Чекер-Баал не только отказался дать ему кедровое дерево, но и пытался продать гостя в рабство.
Перенаселение и постоянная угроза вторжений заставляли финикийцев сниматься с родных мест и искать лучшей доли за морем. Весьма кстати тут пришлось появление еще одного нового типа судов, способных совершать дальние плавания. К IХ веку до н. э. в Испании, Италии, Северной Африке насчитывалось около 300 постоянных финикийских колоний. Самой известной из них стал Карфаген — по-финикийски Карт-Хадашт, «новый город». Его основала некая царевна Элисса, фигурирующая в «Энеиде» Вергилия как Дидона, возлюбленная Энея. Она бежала из Тира в 825 году до н. э. после очередного дворцового переворота и, приплыв со своими людьми в Тунис, попросила у местного ливийского вождя дать ей столько земли, сколько займет бычья шкура. Тот с готовностью согласился, и тогда хитроумные ханаанеи разрезали шкуру на тонкие полоски, огородив ими весьма солидный участок.
После смерти легендарной Дидоны Карфаген стал олигархической республикой, могущество которой смогли подорвать лишь римляне в III веке до н. э. Было это, скорее, исключением — прочие финикийские колонии (в отличие, кстати, от греческих), как правило, оставались в подчинении своих левантийских метрополий. Впрочем, это не помешало прославиться на весь античный мир таким городам, как Гадес (нынешний Кадис), сицилийский Панорм (Палермо), Утика в Тунисе. Вдобавок финикийцы заселили Алалию (Корсика), Мальту и другие острова Средиземного моря.
Понятно, что из-за пиратства для успешных плаваний требовались не только мирные, но и военные корабли. Уступая по размеру боевым судам других народов, финикийские превосходили их по маневренности и потому долго не знали поражений в морских баталиях. И это позволяло их командам вполне безнаказанно грабить и похищать людей во всех пределах. Так, согласно Геродоту, они захватили дочь аргосского царя Ио, возлюбленную Зевса. Когда она с другими девушками разглядывала диковинные ткани, разложенные на палубе, финикийские купцы втолкнули ее в трюм и быстро отчалили. Без сомнения, таких случаев было немало. Еще в самую раннюю эпоху классической Греции у Гомера встречаются нелестные прозвища применительно к ханаанеям — «коварные обманщики», «злые кознодеи». Да и в первом веке уже нашей эры Цицерон все еще называет их genus fallacissimus (наиковарнейшим народом). Дурная слава оказалась устойчивой, но большинство финикийцев, видимо, все же торговали честно. Иначе, что заставило бы народы Средиземноморья по своей воле вести с ними дела даже после крушения безраздельного морского могущества Тира и Сидона — в течение многих веков?

Ханаанеи и «народы моря»
Около 1250 года до н. э. на Восточное Средиземноморье обрушились неведомые пришельцы, получившие название «народы моря». На своих легких кораблях они вторгались на побережье, грабя и сжигая все на своем пути. Под их натиском пали богатый Угарит и могущественная Хеттская держава, а Египет едва смог устоять, напрягая все силы. Примерно тогда же мир узнал о финикийских мореходах, и у историков не раз возникал соблазн связать их с «народами моря». Однако среди перечисленных в древних надписях пиратских племен финикийцев нет. Зато упоминаются шардана (сардинцы), турша (этруски), акайваша (греки-ахейцы), дануна (данайцы), пуласти (филистимляне) и другие. Очевидно, все они жили в Греции и Малой Азии, пока перенаселение или вторжение врагов не вынудили их сдвинуться с места. Часть из них — например, те же ахейцы, — ограничивалась грабительскими набегами, другие переселялись целиком, захватывая новые районы. При этом филистимляне и чекеры разместились в Палестине и Сирии, в непосредственной близости от финикийцев. Вероятно, именно они научили жителей Ханаана строить корабли нового килевого типа, позволив им достичь больших успехов в мореплавании и торговле. Однако этнического родства между ними не было. «Народы моря», или большая их часть, принадлежали к индоевропейской семье, а финикийцы, как известно, были семитами.

Источник